Сент-Илер К.К. Как мы прошли с Белаго моря в Финляндию. (Отклики войны на севере). Юрьев, Лифл. Типо-цинкография Я.Мялло, Рыцарская 4. 1915.

Для наших зоологических изследований мы избрали Ковденский залив, который лежит на юго-западном берегу Кандалакшской губы, верстах в 60 от ея конца. Местность замечательно живописная благодаря изрезанности берегов и обилию островов, удобная для работы и для жизни. В глубине залива расположена деревня Ковда при впадении речки, а на островах лесопильные заводы: Русановский — русский, Стюарта — английский и Бергрена — шведский. Благодаря любезности администрации заводов и содействию начальника местной таможенной заставы К. А. Дьяконова, мы имели возможность устроиться более прочно в Ковде и организовать временную биологическую станцию, помещение для которой предоставлено нам шведским заводом. Вот уже пятый год студенты Юрьевскаго Университета работают в Ковде.

На нашей маленькой биологической станции собралось нынче довольно немногочисленное и пестрое население: четверо студентов нашего Университета, из которых только один зоолог, а остальные присоединившиеся к нему для компании, четыре слушательницы высших женских курсов, один преподаватель из Челябинска и я. Сам я попал в Ковду довольно случайно, просто приехал немного проветриться. Пробыв там две недели, я намеревался вернуться домой. Надо было только сделать прощальные визиты к нашим ковденским знакомым, которые так мило всегда к нам относятся и принимают, как родных.

„Значит, господа, сегодня едем всем скопом к Дьяконовым!"

„Есть. Эй, дежурный! Приготовить «Клиона», взять парус!"

Ветерок свежий, нам приходится грести против ветра, и на фарватере нас порядком захлестывает волна, но наша публика уже свыклась с морем и держится молодцом.

У Дьяконовых, всегда столь радушных и приветливых, мы почувствовали какую то странную неловкость; какое то волнение и безпокойство. Посидели немного у них, а потом решили все пойти на завод в кинематограф. Попали на конец представления, после котораго начались танцы. Здесь начала понемногу выясняться причина общаго смущения. Поговаривали о каких то важных известиях, полученных по телеграфу, о надвигающихся серьезных событиях и, наконец, мы узнали в точности, в чем дело: было получено телеграфное известие о том, что вчера, т. е. 19 июля Германия объявила нам войну. Это известие поразило нас, конечно, как громом. Правда, уже несколько дней тому назад была объявлена мобилизация, и с местных заводов шло около 160 человек на призыв, но ждали войны с Австрией; почему же начала Германия?

Нам однако казалось, что нас лично это известиe касается мало. Распростившись с Дьяконовыми, мы в довольно благодушном настроении сначала на веслах, а потом с хорошим попутным ветерком поплыли домой. На след. утро я созвал военный совет, чтобы решить вопрос, оставаться ли еще в Ковде, или всем ехать с первым же пароходом через Архангельск в Петроград. Часть обитателей в виду тревожнаго времени и семейных обстоятельств решила во всяком случае ехать, остальные же сомневались и склонялись больше к оставанию. Кто решил ехать, начали понемногу с большим сожалением собираться в дорогу.

Днем однако начали доходить до нас известия, которыя поколебали первоначальное решение: была получена телеграмма о том, что мимо Александровска на Мурмане прошли 3 военных германских судна, направляющихся в Белое море. Невероятнаго в этом известии не было ничего; англичане во время Крымской кампании натворили не мало бед в Белом море, а у немцев теперь есть там. много интересов. Во всяком случае, достаточно одного маленькаго военнаго судна, чтобы сделаться хозяевами в Белом Mopе, так как у нас там нет ни одного судна, если не считать несчастнаго ,,Бакана", которому не догнать и простого траулера. К вечеру наше безпокойство усилилось известием, что пароход Мурманскаго общества „Ксения", шедший в Ковду, дошел только до Керети и повернул обратно. Этот факт подтверждал опасения на счет появления германцев. Печально, что мы не получим почты, так как ее только па лодках могут привезти в Ковду. Уехать мы еще могли на другом пароходе, который должен был притти по другой линии — Кандалакшской.

Началась спешная уборка станции и распределение вещей остающихся и идущих с нами. Под вечер на завод приехал снова К. А. Дьяконов по весьма неприятному делу: он получил приказание арестовать стоящий у шведскаго завода германский грузовой пароход „Утгартъ" и затопить его. С одной стороны были опасения, что команда из 20 человек может оказать сопротивление, с другой стороны по человечеству жалко было капитана, который был застигнут здесь совершенно случайно и терял с судном все. За всю свою тяжелую жизнь он скопил тысяч 50 марок и вложил их в пароход. С утратой его он делался нищим. Мы явились невольными свидетелями этой маленькой драмы, маленькаго следствия войны. А сколько таких драм еще более жестоких и несправедливых должно совершиться на всем материке Европы.

Администрация завода и местное начальство собралось сначала в конторе завода, а затем все двинулись к пароходу. Там уже очевидно предчувствовали, что должно совершиться что то особенное, так как на нем с утра дежурили досмотрщики и нагрузка шла умышленно очень вяло. За штабелями досок на всякий случай собрали человек 100 рабочих. Дело обошлось к счастию совершенно мирно, ни малейшаго сопротивления оказано не было, а некоторые матросы, узнав о войне, пришли в весьма веселое настроение.

Капитану было объявлено, что он со всей командой должен покинуть пароход; они становились военнопленными. Несчастный человек никак не мог притти в себя и только хватался за голову. Его жена была также в полном отчаянии, но потеряла голову меньше мужа. Ее особенно огорчало то, что уже много времени она не имеет вестей от своих детей, которыя находятся в Роштоке, да и трудно было надеяться получить скоро известия. Несчастные люди не знали еще, какая судьба готовится их „Утгарту"; они предполагали, что его просто арестуют. Капитан просил разрешения оставить на судне механика, чтобы он мог присмотреть за машиной; они заботились об оставшихся на судне вещах, которыя нельзя было взять с собой на берег. Слишком жестоко было их разубеждать. Они никак не могли понять, что они военнопленные.

Самый акт ареста, т. е. формальная его часть, лишена была необходимой торжественности. Происходило это потому, что главное действующее лицо страдало при этом чуть не столько же, как и сам капитан. Человек добрейшей души, К. А. Дьяконов по воле случая исполнял обязанности начальника порта и должен был выполнять приказ начальства. Он страдал за капитана; страдал потому, что знал судьбу парохода, не хотел с одной стороны поразить страшным известием капитана, а с другой стороны не хотел его вводить и в заблуждение. За эти несколько часов он осунулся и постарел на несколько лет. Мы не узнавали всегда веселаго и бодраго К. А.

Наконец протокол был подписан, судовые документы приняты; начался акт снятия команды. Последняя совершенно преобразилась: вместо банды хулиганов, какими они были на судне, на перекличку явились изящно по праздничному одетые джентльмены в котелках и крахмальном белье. Капитан сам делал в последний раз перекличку своей команды. В ней оказались не одни германские подданные, но и шведы, датчане и др., т. е. принадлежащие к нейтральным государствам. Так как поместить их на заводе было некуда, то им отвели помещение в том доме, который Шведский завод любезно предоставлял нам под станцию, которую мы спешно очищали. Таким образом, „наши враги" оказались нашили ближайшими соседями на эту ночь. Капитана с женой пригласил к себе управляющей заводом г-н Магнусон, офицеров же и механиков взяли другие служащие завода. И так, „Утгартъ" стал собственностью русскаго государства.

„Ваше благородие, а „Витте" то уходит" доложил в это время К. А. таможенный солдат.

Действительно, пароход Мурманскаго общества „Сергий Витте", который только недавно пришел, был уже далеко в море. А между тем он должен был перевезти пленных в Архангельск и забрать туда же запасных. Но эти последние скоро вернулись на завод и сообщили, что „Витте" никого не взял, и спешно пошел прямо в Архангельск, вызванный телеграммой.

И так, последняя надежда попасть в Архангельск пропала: мы оказались отрезанными в Ковде от России. Приходилось ждать минимум неделю; да и то на приход срочных пароходов надежды почти не было. Во первых, нам угрожали немцы, во вторых наши пароходы, как говорили, должны вооружиться и превратиться в крейсера. В Ковде началась паника: приказано провиант увозить из деревни и зарывать в лесу; жители укладывали свой скарб и также хотели бежать в лес. Опять созван был военный совет: что же нам делать? Было только два исхода — или ждать в Ковде, или направиться через Финляндию домой, пока еще не поздно. Боясь, что нам вовсе не удастся выбраться из Ковды, я особенно настаивал на втором плане. Так и решили. Это было тем более соблазнительно, что об этом пути мы много слыхали и читали, но ввиду его длинности без такого внешняго побуждения конечно не решились бы испробовать. Наше решение было одобрено и всеми местными жителями. И так, едем через Финляндию. Значит, приходится брать с собой только самое необходимое, что можно унести на себе, так как там придется итти пешком. Значит весь наш личный багаж, книги, инструменты — все приходится покинуть в Ковде в надежде на лучшия времена, когда возстановится сообщение и удастся прислать багаж в Петроград.

На станции кипит работа: сносится в одно место имущество станции, упаковываются в ящики казенные инструменты, эконом бежит в лавку закупить на дорогу провизию. Особенно приходится позаботиться о том, что взять с собой; конечно самым удобным походным багажем служит рукъ-закъ. Те, кто им не запасся, сооружают себе некоторое подобие его из простых мешков. Я жалел потом, что не поступил так-же; хотя у нас на двоих (у меня и моего сына) и был взят с собой только маленький ручной чемоданчик с самым необходимым, но тащить его было неудобно и поэтому он казался вдвое тяжеле. Чтобы не взять чего нибудь лишняго, приходилось разсуждать о каждой вещи в отдельности. И с тем жалко разстаться, и то надо взять. У некоторых набирается чуть не по два пуда в рукъ-закъ. Наконец все кончено, все готовы. Прилегли немного заснуть под утро. Спится плохо, тревожно. Заходит К. А. Поим его чаем и стараемся ободрить; его мучит необходимость потопить „Утгарта", хочется найти какой нибудь повод, чтобы отложить этот акт убийства, но никак не удается; кингстоны найдены, открыть их можно; найдено и место для потопления.

Надо однако нам позаботиться о том, как добраться до деревни Княжой, которая лежит в Кандалакшской губе севернее Ковды и от которой начинается путь через Корелию в Финляндию. Обыкновенно в нее можно попасть на пароходе, но теперь этого нельзя. Завод обещает дать нам свой буксир „Толстик", но только под вечер, а нам не терпится, хочется скорее ехать. Потому мы решаем уже пробираться в Княжую сухим путем; говорят, что дорога туда довольно хорошая. Выручает нас управляющий английскаго завода А. В. Вардроппер, который любезно предлагает нам довезти нас до Княжой на моторке. Мы конечно с радостью и благодарностью встречаем это предложение. Пока приготовляется мотор, мы идем прощаться на завод с нашими любезными хозяевами шведами. Им конечно уже не до нас; поэтому прощание выходит торопливое и озабоченное. В свою очередь и к нам с прощальным визитом приходят наши „враги"; капитан „Утгарта" с женой и штурманами. Опять они жалуются и плачут, мы утешаем их и угощаем чаем. Они видимо тронуты нашим участием. Право сам Вильгельм не смог бы назвать наше обращение с „врагами"—русским зверством. Наше настроение немного портить только замечание капитанши, которая с мечтательным видом говорить: „как хорошо бы, если бы в Белом море появился ein kleines Deutsches". Мы держимся как раз противуположнаго мнения, но из вежливости принимаем ея замечание в шутку.

Последний раз пьем мы на станции чай и вспоминаем те дни, которые прожили мы здесь вместе, так дружно и весело, с увлечением работая на море и в лаборатории.

Моторка подана, живо нагружаемся и трогаемся в путь. С  Богом, отваливай!

Это было значит вечером во вторник, 22-го июля.

Как раз в это время в губе два заводских пароходика ,,Спокойный" и „Толстик" развертывают „Утгарта"; они кажутся такими маленькими перед этим гигантом. На капитанском мостике суетится лоцман и охрипшим диким голосом командует: „правей, вперед, трави еще." Сердце сжимается при виде этого колосса, ведомаго на казнь. На берегу собрались наши „враги" и следят за тем, что происходит в губе. При нашем отплытии они дружно приветствуют нас, машут платками и кричат: „adieu, gluckliche Reise" и др. пожелания.

Обгоняем „Утгарта" и ведущаго его «Спокойнаго". На последнем показывается наш покровитель К. А. Дьяконов. Мы изо всех сил выкрикиваем ему наше спасибо и пожелания всего лучшаго. Даже в такую тяжелую минуту жизни он вспомнил нас — это он попросил для нас моторку. Еще раз кричим: ,,До свидания! Спасибо!" Спасибо вам, добрейший К. А., от всей души; мы всегда будем помнить ваше гостеприимство!

Погода стоит чудесная, жаль уезжать. Проходим мимо знакомых мест, где мы часто работали, где знаем каждый камушек: вот Толстичные Баклыши — ввиде голых камней, выступающих из воды; вот Марфица и Баклыш со знаком; вот красавица Кивреиха, а подальше виден и лесистый Вачев. Ковда понемногу скрывается; лица у всех делаются грустными; я думаю, что скажи я: „а не повернуть ли обратно?" — все с восторгом присоединились бы к моему призыву. Прощай, милая Ковда; сколько у нас соединено с ней светлых, отрадных воспоминаний! Не знаю право почему, но все уносят отсюда такое впечатление.

Грустное сосредоточенное настроение заставляет всех нас молчать; мало смотрят даже по сторонам, а смотреть есть на что. Особенно красив сплошь покрытый лесом высокий мыс Толстик, который закрывает Ковду с севера. За Вачевым по Кандалакшской губе разбросано множество островов разной величины. Давно мы уже не видали губу в таком параде. Дивно хороша она сегодня. Море гладкое, освещено вечерним солнцем; на нем резкими очертаниями выступают острова на фоне туманных далеких Кандалакшских гор, подернутых синеватой дымкой. Насколько ясны очертания островов, настолько мягки волны далеких гор, уходящих в глубину губы.

Наш, кормчий всматривается в берег и отыскивает в нем вход в узкую Княжую губу. Это длинный фиорд с довольно низкими берегами. Отовсюду при проходе моторки поднимаются стада дичи. Довольно долго идем по губе; наконец в глубине ея становится видна деревня. Нас как будто ждут; вся деревня высыпала на берег. Между темной одеждой мужиков мелькают яркия сарафаны и платки баб; множество белоголовых ребятишек толчется между ногами. Настроение молчаливое и сосредоточенное. Нас встречают недружелюбно, т. к. ждали парохода и свежих новостей, и конечно все разочарованы, узнав, что парохода не будет. Их запасным придется на лодках отправляться в Ковду.

Забираем свои вещи и отправляемся на станцию земской почты. Не люблю я северных рыбачьих деревень: в них нет прямых улиц; дворы разбросаны без всякаго порядка, всюду грязь, валяются бревна, доски; если бы не деревянныя кладочки, то по улице нельзя было бы и пройти. Только около моря вид попараднее: виден ряд сарайчиков, сушатся сети. Чувствуется, что население живет здесь морем исключительно; около домов даже нет намека на садики или огороды. Но видно, что население не нуждается: избы внутри большия, на окнах занавесочки, цветы, чисто и тепло. Для теплоты вероятно потолки делаются очень низкие: человеку высокому и не вытянуться; и окошечки маленькия.

Говорят здесь хотя и чисто по русски, но население состоит главным образом из кореляков, православных финнов. Здесь начинается их царство и так идет сплошь до финляндской границы. Между собой они говорят уже и здесь по фински, но по костюму вы не отличите их от коренного русскаго поморскаго населения: те же сарафаны у баб, вышитые золотом повойники, а у девушек узенькия цветныя повязки на голове. И названия местныя по большей части тоже финскаго происхождения; так напр. озеро Ковдо произошло от финскаго Koutojarvi, что значит широкое озеро; Тут-озеро, Руг-озеро и Сокол-озеро суть переделанные Tutijarvi, Ruan и Soukelo-jarvi.

Два слова о земской почте. Она отличается от казенной. Право на содержание земской станции сдают с торгов с обязательством перевозить почту и лиц едущих по казенной надобности. Частных лиц, они перевозить не обязаны и поэтому они могут с них брать втридорога. Особенностью беломорской земской почты является то, что только зимой она идет на лошадях, летом же почту везут на карбасах, причем вместо каждой лошади дается две, как здесь говорят „женки", т. е. бабы и девки. Наших барышень мы тоже звали для краткости и в шутку „женками." Почтовый тракт от Княжой идет по морю в Кандалакшу и в Ковду, а также и по озерам вглубь страны, куда направлялись и мы. Не будь земской почты, мы не могли бы ехать этим путем, так как обошлось бы это слишком дорого. Да и то нам приходилось заботиться постоянно о втором карбасе, так как нас было 11 человек, а в земском карбасе помещалось человек 6. Хорошо, что нас здесь уже знали, так как трое из наших студентов работали на Ковдозере и приобрели здесь многочисленных знакомых, особенно среди прикащиков Ковденских лесопильных заводов. При их содействии нам всюду удавалось добывать карбаса.

Хозяйка станции — бойкая старушка — встретила нас с большим недоверием, хотя и знала, что мы прибыли на стюартовской моторке, значит находимся под покровительством заводов.

„А вы куда поедете то?" начала она допрос с характерным архангельским затягиванием последних слогов.

„В Ковдозерскую."

„На земском?"

„Да,  на земском."

„Так... Не знаю как уж мы и справимся. Рук то теперь не найти. Селедка то пошла, так все ушли в море. Где тут найдешь. Приедет пристав или кто, скажетъ, где карбас? А где его возьмешь; земский то один. Вон чиновник ехал; посадила его с запасными из Кандалакши; не хочу говорит, зачем с запасными, а откуда я возьму. Вот горе; пошто и бралась то; думашь много зароботаем. Только безпокойство одно. Бумажка то есть у вас?"

„Вот на, тетка, получай" — показываем мы наши открытые листы.

„Ладно, ладно"... Она надевает на нос старые очки и про себя внимательно прочитывает текст листов. — ,,А что же тут числа то не поставлено?"

„Как не поставлено? Вот смотри — 30 мая 1914 года... все поставлено."

„Ну, ладно, ладно, вижу. Вот четверка отчего не настоящая?" Ей показалась подозрительной цифра 4, потому что она поставлена от руки, тогда как 191 — отпечатаны на бланках открытых листов. Ну, и тетка! Прямо ей министром быть.

„Так как же, карбас будет нам?"

„Ну, будет, будет. А только у вас клади много, так уж мы нести не можем. По 30 фунтов на человека как есть положение, так понесут, а что уж больше, то как желаете".

„Это уж мы все устроим, а теперь бабка нам бы самоварчик".

„Сейчас, сейчас дадим".

Самоварчик быстро поспевает и мы с удовольствием усаживаемся за ужин. Эх, жалко вот не удалось купить селедки, а то бы сварили на прощание с Белым морем ухи. Что может быть лучше ухи из свежей селедки. Как подходили к Княжой, так видали несколько лодок полных только что пойманной рыбой, из которых черпаками накладывали в ведра живую блестящую селедку, а купить ее уже не удалось.

К концу нашего чая набралось в избе куча народу; какие то проезжающие из Кандалакши, которые ходили взад и вперед и очень волновались насчет дальнейшаго путешествия. Им предстоял действительно очень тяжелый путь на лодках в Ковду.

Это соседство оказалось для нас очень безпокойным, а нам надо было хорошенько выспаться, поэтому решили перекочевать на частную квартиру, которая к счастью нашлась по соседству. В одной комнате улеглись наши барышни, а в другой мы. Пришлось спать просто на полу, подостлав пальто.

Утром, напившись чаю, тронулись целым караваном в путь. До Ковдозера приходилось пройти тайбалой верст пять. Тайбала — это характерное местное слово, соответствующее более всего слову — волок, т. е. сухопутный переход между водными путями. Караван наш представлял очень интересное зрелище: у каждаго за спиной был мешок или рукзак; у Доди и Алексеича они достигали колоссальных размеров, а Александр, наш служитель, тащил на себе кроме мешка увесистый чемодан; по очереди все несли связку чайников, гремевших при каждом движении. Почтовыя женки несли наши тяжелыя корзины с провиантом и громадный мешок с сахаром чуть не в полтора пуда весом. И этот несчастный сахар у нас служил постоянным объектом для споров: одни убеждали оставить его, другие же, ссылаясь на свой опыт, доказывали, что он будет служить лучшим питательным средством в дороге. Его дальнейшая участь решилась сама собой и весьма печальным образом: его положили как то на дно лодки, которая сильно протекала, и он настолько промок, что обратился наполовину в сироп, и поневоле его пришлось где то оставить.

Вообще провиант составлял для нас порядочную обузу, но ничего нельзя было сделать: по дороге иногда и хлеба трудно достать, а для 11 человек пропитания надо порядочно. У нас кроме чая и сахара был взят запас макарон, рису, масла, три колбасы, напоминающия по форме и по твердости бревна, рыбныя консервы и еще кое что. Всего этого мы запасли в лавке шведскаго завода, где мы вообще брали провизию. Кроме того пришлось взять котелки, кружки и ложки; ели уж все из обшаго котла.

Дорожка от деревни до Ковдозера довольно удобная, немного только каменистая. Справа от нея лежит низкое место с расположенными в нем маленькими озерками или, как здесь называют, ламбинами. Они лежат целым рядом. Не подлежит никакому coмнению, что губа в прежния времена простиралась дальше в материк, но потом вследствие усыхания оставила после себя только эти ламбины и мокрыя места. Что здесь было прежде действительно море, на это с несомненностью указывает тот факт, что в некоторых местах на дороге выступает порода, состоящая из песка, с большой примесью раковин — Astarte, Муа и др., которых мы в изобилии находим и теперь в Белом море и в частности в Ковде.

Интересно, что на этих переходах есть специальные камни, на которых носильщики отдыхают. Они идут всегда очень быстро версту — две; останавливаются, садятся, как есть с ношей на камень, быстро снимаются и бегут дальше.

Скоро выходим на Ковдозеро в Подтайбальную губу. Песчаный бережок, амбарчики для сетей, несколько лодок. Озеро большое, похоже на море. Да оно вероятно и было когда нибудь морем и соединялось с Княжой; по крайней мере на берегу мы находим такия же раковины, как и по дороге, но здесь оне лежат прямо на песке.

Одна лодка у нас земская, в нее садятся 6 человек; причем коршик (рулевой), молодая бабенка с бойкими глазами, начинает скандалить, говоря, что eй приказано везти только пятерых; но мы ее быстро унимаем, обещав не давать на чай. Другая лодка принадлежит Стюарту, на ней везут бочку масла и забирают нас. Так как у нас оказывается в запасе парусок, то мы вырубаем мачту и натягиваем его, благо ветер попутный. Но, несмотря на парус, мы все-таки сильно отстаем от нашей первой лодки. Женки гребут действительно артистически и уходят чуть не на 3 часа вперед. У нас гребут трое молодых кореляков, но гребут с прохладцей. Я в первый раз здесь обратил внимание на интересную их прическу: всю голову они выстригают довольно коротко, а спереди оставляют длинный чуб, который висит впереди, как челка.

Чтобы не терять даром времени, наш коршик начал разматывать дорожку, надеясь поймать что нибудь. Дорожку во время хода лодки постоянно поддергивают и по этим характерным движениям можно издали даже вечером узнать ловцов. Мы привыкли к этой картине, так как около Ковды часто ловят на дорожку треску; да и сами мы постоянно этим занимались. Но в озере рыбы повидимому немного, о чем можно судить и по тому, что рыболовство там развито очень слабо. На дорожку здесь ловят обыкновенно кумжу, т. е. форель, или щуку. Лучше ловится рыба в реках, особенно в порогах. Там часто вылавливают кумжу и xapиyca (тоже из лососевых), но семги, этой самой крупной и дорогой рыбы, в тех местах, где мы проезжали, почти нет. Вот около Ковды она попадается, хотя и там ее меньше из за сплава леса. Так мы ничего дорогой и не выудили.

По характеру своих берегов и островов Ковд-озеро очень напоминает знакомыя нам места около Ковды. В некоторых местах берег спускается к воде высокими обрывами из гранитных скал; в других местах скалы закруглены и обточены очевидно ледником. Очень много видно ледниковых отложений ввиде гряд из валунов. Берега озера сильно изрезаны заливами, а средина покрыта целым архипелагом больших и малых островков; на картах их поставлено очень мало, а местные жители насчитывают ихъ более 360. Открытаго большого воднаго пространства совсем нет. На горизонте в некоторых местах выступают большия возвышенности, образующия красивый фон для перваго плана островов. Особенно красивы высокая с пологими скатами безлесная Каликорга, лежащая у впадения реки, и лесистый Крестов — наволок, видный справа в первой половине пути.

Берега Ковдозера удивительно пустынны: кроме как в Подтайбальной по дороге мы не видали даже сарайчиков. На всем громадном озере есть только два селения — Ковдозерское, куда мы направлялись, и Ляхкамени, лежащее в том месте, где вытекает из озера река Ковда; в этом Ляхкамени имеется всего один постоянный житель, а кроме того прикащик русановскаго завода, заведующий сплавом и складом продуктов для рабочих. Объясняется такая пустынность тем, что кроме сплава леса здесь нет никаких источников существования для жителей; сеять по берегам нельзя, так как они почти сплошь состоят из камня; рыбы тоже не достаточно.

На дальнейшем пути селений также очень мало, но относительно всетаки больше; там есть хорошие луга, и земля годна для посева.

Оживлено больше всего само озеро. По нему проходят плоты бревен или кошели, которые медленно тянут пароходики; их два на озере. Проводят эти кошели к Ляхкамени и затем спускают по реке Koвде уже в море. Обратно из деревни в озеро было бы конечно гораздо скорее подняться прямо, но это почти невозможно, так как речка очень порожиста, и некоторые пороги имеют падение около сажени. Только отчаянные местные жители решаются на такой фокус. На нашем пути нас обогнали рабочие Бергрена, которые торопились попасть домой и сократили себе путь, поднявшись по Ковде из моря.

От этих рабочих между прочим мы узнали некоторыя ковденския новости, напр. что „Утгарту" удалось всетаки избегнуть потопления; почти в тот момент, когда этот акт должен был совершиться, получена была новая телеграмма, предписывающая остановить потопление судна и доставить его в Архангельск, где предполагалось его вооружить.

Так как озерные карбаса очень небольшие, не то, что мopcкие, то нам приходится тесниться. Обыкновенно мы делали так, что в среднюю часть лодки складывали наши вещи, сверху их постилали какую нибудь одежду и потом садились, умащиваясь тесно, кучкой: кто располагался вдоль лодки, кто поперек, кто свертывался калачиком, кто садился на дно. Дорога длинная, но как то не надоедает; много интереснаго по сторонам, беседуют между собой, поют. Послушавши наше пение, кореляки также завели какую то безконечную, однообразную и заунывную песню, в которой повторяются все одни и те же слова. Поют они, как и наши чухонцы, всегда в унисон.

На средине пути мы сделали остановку, чтобы закусить; но, потеряв напшх из виду, решили пристать к одному острову без них, хотя у нас и не было достаточно провианта. Надеясь завтракать вместе, мы не позаботились поровну поделить провизию. Мы утешались только тем, что все полтора пуда сахара были с нами, но зато не было ни хлеба, ни масла. Наши гребцы однако снабдили нас тем и другим. Мы поставили наши чайники, а сами пошли побродить по чудесному острову, который состоит из нагроможденных друг на друга скал, обточенных c сев.-вост. стороны. Кое где на камнях разбросаны болотца с массой морошки, черники и др. ягод.

Возвращаясь к месту нашей стоянки, мы вдруг заметили на одном из соседних островов движение чего то белаго. Присмотревшись, мы убедились, что это наши дают нам сигналы. Тотчас снялись с места и действительно нашли наших на соседнем бережку на еще более красивом большом Пахт-острове. Завтрак там уже был готов, и мы с благодарностью им воспользовались. Почтовыя женки очень были недовольны задержкой и торопили наших, поэтому они, оставив нам провизию, тронулись дальше.

Ветерок разыгрался сильней, и парусок тащил нас дальше хорошо; но сейчас была видна разница между обитателями моря и озера. Приморские жители стараются держаться в открытом море, а озерные жмутся к берегам, а это конечно сильно удлиняет путь. Правда, карбас у нас был неважный, и даже небольшая волна захлестывала его.

Сделав за день верст 35 по озеру, мы благополучно добрались до деревни Конецковдозерской, состоящей из немногих дворов. Она всетаки имеет вид уже настоящей деревни: есть небольшия поля, посажена картошка. Здесь можно было достать и молока. Ночевать пришлось всем вместе и на полу.

Утром 24-го июля в четверг тронулись дальше. Довольно долго возились, добывая второй карбас; поэтому наши корелы с земской станции сердились и призывали не раз своего „Перкеле" (черт). Добыли карбас опять при содействии прикащика Стюарта. Грести нам пришлось уже самим, так как нам дали только коршика — одного из тех рабочих, которые ехали с нами по Ковдозеру. Грести мы взялись даже с удовольствием, так как это дело нам привычное, да и скучно сидеть целый день, сложа руки. Мы скоро обогнали почтовую лодку, тем более, что ей пришлось пристать к берегу, чтобы высадить одну женку, у которой разболелись зубы.

Около Конецковдозерской впадает в озеро река Ковда, по которой идет сплав леса из Финляндии. Река очень быстрая и порожистая. Нам приходилось подыматься вверх по порогам. В некоторых из них течение настолько сильное, что надо было всем выходить из лодки и тащить ее на бичеве. Река течет в каменном ложе и в крутых берегах, а самый берег состоит из валунов, причем хорошо видно, что во время половодья вода подымается значительно выше, чем теперь.

В некоторых местах река имеет небольшую ширину и идет прямо; она здесь очень напоминает Сайманский канал. Нет только по берегам дач и дорожки ; здесь все дико и пустынно.

В самой реке на порогах лежат большие камни, о которые с шумом разбивается струя реки. Здесь очень заметно изменяется характер растительности: наряду с елью и сосной появляются лиственныя породы, которыя придают большую мягкость пейзажу. Вместо мха и ягодника по берегам реки растет высокая душистая трава с массой цветов.

Там, где в реке течение усиливается, появляются характерныя пятна, по которым можно без ошибки определить быстрины. Интересное чувство испытываешь, когда попадаешь в такия места: грести становится сразу очень легко; кажется, что несешься вперед со страшной быстротой; под лодкой вода стремится сильным потоком, но, если посмотреть на берег, то сейчас же видно, что лодку тянет назад. Но вот, несколько сильных ударов весел продвигают лодку вперед, она выходит из быстрины; грести снова трудно, но опасное место пройдено.

Пройти на веслах порог без опытнаго коршика нельзя; здесь надо знать каждый камень, каждую струю воды. Ну, наш молодой коршик был действительно артист по этой части. Хладнокровно и уверенно правил он своим тяжелым рулевым веслом, укрепленным веревкой на корме. Он никогда не подымается прямо по порогу, но идет наискось поперег реки, выискивая какия то благоприятныя струи, которыя сами толкают лодку и выносят ее из порога на противуположный берег. Тут есть какая то теория, какая то наука, которую надо воспринять с молодых лет. Никогда у нас не изгладится впечатление об этом подъеме на пороги, никогда мы не забудем маленькаго коренастаго кореляка, который так смело проводил нас по опасным местам.

Мы прошли таким образом несколько порогов, несколько раз тащили карбас на веревке и подошли к небольшому озерку Тут-озеру, которое представляет собой собственно расширение реки Ковды. В месте выхода реки она сильно сжата гранитными обточенными берегами, и здесь лежит высокий порог с крупными камнями. Мы втянули здесь карбас на бичеве и наблюдали красивое зрелище, как партия рабочих по нему спустилась вниз, ловко лавируя между камней.

Их лодка попала в струю воды и ее со страшной быстротой потянуло вперед; казалось вот, вот ее нанесет на камни и разобьет в щепы; но коршик делает быстрый поворот веслом, и ее благополучно выносит на спокойное место. Гребцы между прочим даже при спуске всегда усиленно гребут для того, чтобы дать лодке собственный ход.

С такой же страшной быстротой, как и лодка, неслись мимо нас сплавляемыя бревна. Говорят, что сплавщики спускаются часто по порогам на одном бревне.

„Правда ли, что это можно?" — спрашиваем нашего коршика.

„Как же неможно? мы всегда так делаем," отвечает он с простодушной физиономией своим ломанным русским языком. „Здесь можно хорошо, а вот бывает, что бревна становятся на высоких порогах, вот тогда трудно."

К сожалению нам не пришлось видеть сплавщиков на работе, но те, кому это удалось, говорят, что это замечательное зрелище: они свободно перебегают с одним только багром в руках с бревна на бревно, пробегают на плывущем бревне с одного конца его на другой, летят в порогах, одним словом, это — настоящие волтижеры на бревнах. Никогда я не подумал бы, что наш приземистый коршик обладает такой ловкостью.

Берега Тут-озера очень изящны: мягкая зелень березы и других лиственных пород красиво оттеняет небольшия бухточки по берегам. Особенно хороши лужки, окаймленные лесом.

Наконец около 12 ч. дня подходим к порогам, которые нельзя уже пройти и на бичеве; их шум слышен издалека, но самих их не видно. Мы пристаем к маленькой бухточке около лужка с высокой сочной травой; ее очевидно скашивают, так как есть маленький сарайчик. Приятно отдохнуть на душистой траве. Нам приходится ждать довольно долго нашей второй лодки, поэтому наша публика разбредается кто куда. Сколько здесь ягод; и каких только нет: черника, костеника, душистая поленика, морошка; одним словом, чего только угодно.

Отсюда начинается пятиверстная тайбола. Подходит вторая лодка, разбираем вещи и трогаемся в путь. Но вдруг оказывается, что двое наших пропали; они пошли смотреть пороги, переехав на соседний остров, и увлеклись. Пороги действительно заслуживали того, чтобы их посмотреть: они напоминают собой Иматру, но в малом виде: такой же шумный и бурлящий каскад, прегражденный громадными камнями. Хотя это и очень красиво, но мы высказываем неудовольствие нашим сепаратистам, т. к. их приходится ждать.

Тайболой итти довольно хорошо; дорога идет по лесу или по болоту, но на мокрых местах положены кладки, и поэтому эти пять верст проходим довольно легко. На славном крутом бережке устраиваем привал. Здесь опять нас обгоняет партия Бергреновских рабочих, которая подымалась прямо по порогам.

Проходим небольшое верст в 15, похожее на реку, Пулас-озеро.

В начале его нам с трудом пришлось перебираться через так наз. оплоток, т. е. ряд бревен, связанный цепями, которым окружают отдельные бревна для того, чтобы тащить их вместе; это собственно и называется кошелем. Этим оплотком перегораживают реку или озеро для того, чтобы поймать плывущия свободно бревна. Перебираться через него надо с осторожностью, особенно, если лодка нагружена. Обыкновенно кто нибудь выходит из лодки на бревна и своей тяжестью их опускает; тогда лодку уже можно перетянуть. Это препятствие встречается довольно часто на пути.

Снова высаживаемся на берег, откуда начинается новая тайбола — в полторы версты. Тут нам приходится переваливать через скалистую горку. На самом почти перевале встречаем опять тех же рабочих, которые на себе тянут лодку. Невольно как то вспоминаются волоки на древней Руси.

Подходим теперь к Руг-озеру. Вторую лодку здесь достать не удается и мы устраиваемся таким образом, что земских гребцов отправляем домой, а земский карбас обещаем прислать со след. станции. Троих же из наших берут с собой рабочие. Солнце зашло уже, когда мы тронулись в путь; темнеет, первый раз нынче летом видим мы звездочку; встает громадная красная луна и освещает странным светом воду; на озере тихо, тихо, только резко вырисовываются две лодки. Левый берег Руг-озера плоский, неинтересный; справа видны горы, изредка попадаются плоские островки. На сложенных в середине карбаса вещах те, кто не гребет, устраиваются поудобнее и собираются дремать. Но как то и не спится; так славно и уютно в этом маленьком карбасе; все притихли, нет обычных шуток и смеха; кое кто мурлыкает себе под нос. Такая тишина располагает к откровенности и задушевным разговорам... Наконец все стихает; монотонные, ритмические всплески весел понемногу убаюкивают публику.

Но вот часа в 2 при свете утренней зари начинает вырисовываться церковь деревни Ругозерки, а вот видна и сама деревня... Опять короткая ночевка на голом полу на земской станции. Хозяин у нас жуликоватый кореляк со скуластым широким лицом и копной спутанных волос на голове; он чем то мне напоминает наших предков, жителей свайных построек. Ему пришлось пригрозить, а то он никак не хотел взяться отвести нашу лодку обратно, и ему очень хотелось снабдить нас по хорошей цене финскими деньгами. Интересно между прочим, что здесь всюду Финляндию зовут Вихляндией; говорят вихлянския деньги и т. д. Здесь мы впервые запаслись местным хлебом ввиде лепешек с большой дырой посредине. Он нам очень понравился, особенно, когда он совсем свежий.

На этот раз нам было очень приятно, что земский карбас оказался настолько большим, что мы все в него поместились, взяв только коршика и двух гребцов. Все это были женки и притом повидимому не очень опытныя. По русски притом оне едва понимали. К несчастию нам пришлось скоро убедиться в их неопытности. В Ругозеро впадает широкая быстрая и порожистая речка Сокол, соединяющая Руг-озеро с Сокол-озеромъ.

Только что мы вошли в речку, как увидели на берегу кучку людей, которая нам начала отчаянно махать, приглашая пристать к берегу. Спрашиваем у наших женок: что такое? оне говорят: надо туда ехать. Подъезжаем; в чем дело? Спрашивают, нет ли у нас запасных или ратников; приказано всех по пути задерживать и проверять документы. У нас волнение, так как есть и запасные, и ратники. Тащим все документы. Волостной старшина с бляхой и писарь при исполнении своих священных обязанностей; оба очень торжественны и сами очень повидимому боятся, как бы чего не вышло.

,,Анна Николаевна Ивашкевич", читает важно писарь, „слушательница Высших женских курсов; книжка безсрочная. Значит может ехать дальше. Запасной— преподаватель В. Н. А.; у этого двухмесячный отпуск, правильно". И так всех; наши ратники ополчения также не задерживаются. А мы очень опасались, как бы не задержали нашего Альберта; добираться из этой глуши до пункта было бы не так приятно, а мы бы лишились добраго товарища, да еще и нашего казначея и эконома, который вел все наши дела. С облегченным сердцем поплыли мы дальше и на радостях дружно затянули нашего любимаго „комарика".

Торжествовать нам однако пришлось не долго, ибо нам готовилась еще одна неприятность, правда и не такая серьезная, как первая. Вся река была полна бревен; говорят пустили два кошеля, т. е. несколько тысяч бревен. Они стремительно неслись по реке, особенно в ея быстринах. Нам след. приходилось не только подыматься против быстраго течения и преодолевать пороги, но и лавировать между плывущими бревнами, которыя то и дело гулко ударяли в борта нашей лодки, так что становилось немного жутко. Но борта карбаса были очевидно испытанные и удары не производили на них эффекта. Наконец наши женки выбились из сил и решили пристать к берегу. В этом месте образовались большие заторы из бревен, которые заходили далеко вглубь реки. Что же теперь делать? Остается одно — тянуть карбас на бичеве. Наши почтовыя женки махнули повидимому на нас рукой и пошли по берегу, а наша молодежь решила действовать самостоятельно. Додя с решительным лицом ухватил за веревку и по колени в воде попер лодку по воде. Алексеич босиком, засучив брюки, скользя по мокрым камням и балансируя руками, помогал отталкивать лодку. Остальные с берега тянули веревку. Случалось на особенно быстром течении, что лодка вырывалась и увлекала держащих веревку за собой; хорошо, если удавалось плотно усесться на бревно и удержать лодку; а иногда сыпались и в воду. Наконец путь преградил, большой затор из бревен: начали разбирать его, но это заняло бы целый день. Позвали почтовых женок, которыя до того времени относились пассивно к нашим трудам. Ловко бегая по бревнам в своих упаках, оне с помощью наших вывели наконец карбас. Но вся эта процедура оказалась очень утомительной, а главное участники этой борьбы с рекой вымокли по пояс; необходимо было посушиться и согреться чаем. Развели костер, услали женок в лес за ягодами, а сами разделись и начали сушить свои вантропки на костре. У Доди и Александра вода шла из сапог фонтанами. По случаю промокновения решено было раскупорить бутылку бенедиктина, который случайно был захвачен с собой, и выдать по чарке не только мокшим, но и сухим.

Отдых продолдолжался довольно долго. Это был перерыв нашего путешествия совершенно нами не разсчитанный. Перед нами в это время происходила весьма интересная процедура. Именно, мы могли наблюдать, как из кошеля постепенно выжимали бревна в реку. Для этого устраивается плот с воротом, который приводится в действие лошадьми. Когда смотришь издали, то получается странная картина; точно лошади ходят по воде Плот, передвигаясь, стягивает кошель, и выжимает из него бревна.

Наконец мы тронулись в путь и скоро вошли в Сокол-озеро. Это небольшое озеро, но по красоте оно занимает одно из первых мест среди виденных нами озер. Берега его довольно высоки, но спускаются к воде покатым склоном; они покрыты красивым ровным лесом. За ними в некоторых местах подымаются далекия вершины возвышенностей часто причудливой формы. Но особенную прелесть озера представляют маленькие узкиe островки с редкой растительностыо. Эти островки очень похожи на японския картинки. Вот например, у самой деревни крошечный островок, покрытый валунами, на нем низкая с широкой кроной сосна вроде пинии и какая то маленькая на курьих ножках избушка. Япония, да и все.

И самая деревня расположена чудесно; на красивом каменистом бережку несколько чистеньких домиков разбросано далеко друг от друга, а между ними сенокосы и поля. Поля здесь уже настоящия: ячмень нынче неважный, но зато рожь налилась хорошо и ложится под тяжестью колоса.

Было часа 4, когда мы пристали к берегу.

Прошлую ночь мы спали плохо; поэтому примащиваемся на лужке на бурке и пальто... Солнце припекает, пахнет свежескошенным сеном... Но спать долго нельзя; отсюда нам предстоит самый трудный путь — двадцатипятиверстная тайбола. Можно было бы попасть к тому же месту и на лодках, но тогда пришлось бы сделать большой крюк; поэтому мы решаемся на более короткий путь. Наш хозяин, приветливый кореляк с какими то необыкновенно ясными глазами, хорошо говорит по русски и с ним мы сговариваемся насчет проводников. Для нашего багажа приходится взять 5 человек, по 3 р. 50 к. за каждаго.

Это был первый наш большой расход в пути. До сих пор дорога обходилась нам, благодаря открытым листам и содействию заводов, буквально копейки. Так напр. за переезд на карбасах по Ковдозеру мы заплатили за земскую лодку 1 р. 20 к., считая по 3 к. за версту (40 в.) ; следующий переезд от Конецковдозерской до Ругозера в 50 в. стоил нам 1 р. 50 коп., а последний (30 в.) до Сокол-озера — 90 коп.

Народ вообще здесь очень приветливый и радушный. Очень интересуются войной и со страхом разспрашивают, будут ли ходить пароходы. С пароходами связано их существование: не будет пароходов — им не достать хлеба: оказывается, что вся провизия идет сюда, как это ни странно, из Княжой, т. е. по тому же пути, как ехали и мы.

„Нет ли у вас какого нибудь доктора? Тут у нас баба мучается; распухла вся.»

Наш «доктор» пошел посмотреть бабу и, не будучи даже особенно тверд в диагностике, решил, что ей жить не долго: сердце отказывается работать, отеки по всему телу. А баба еще молодая, жена нашего хозяина.

«Что же вы раньше то ее никому не показали? теперь лечить уж поздно.»

„А кому показать то? Доктор есть в Керети или Кузамекирке. До одного 70 верст, а до другого 80. Да нешто он поедет из за одной больной? Мы не помним, когда доктор к нам и приезжал; фершал был последний раз года полтора тому назад".

„Так как-же вы обходитесь?"

„Да так и обходимся; придет время помирать человеку, он и помирает. На ребятишек вот часто болезни бывают."

Вот какия есть места на Руси. Будь это заграницей, по Сокол-озеру были бы настроены виллы; ходил бы пароходик и население не умирало бы наверно без медицинской помощи. Ладно, что климат здесь такой благодатный. Все таки население крепкое.

У разведеннаго на берегу костерка собрались мы поужинать перед отходом; жалко было как то уходить из этого славнаго местечка. Из деревни пришли к нашему костерку корелы и разспрашивали нас о нашем пути, о войне и пр.

Наш хозяин принес нам большую чашку молока, но почему то нам ее не давал. Спрашиваем „почему"? „А наши старухи", говорит, „придерживаются старины, из своей посуды никому есть не дают." Действительно здешнее население, хотя и корельское, по большей части староверы, которые держатся своих обычаев. Странно как то видеть финнов-староверов.

Мы ликвидировали многие наши пакеты, особенно старались освободиться от провизии; местные жители охотно взяли у нас вместо платы лишний провиант.

А Додя в это время сторговал себе громадный берестяной кошель; здесь все носят поклажу в таких кошелях. Они легки, удобно сидят на спине, так как имеют форму ранца, и тяжесть поэтому равномерно распределяется на спине.

Сократили наш багаж до возможной степени, распределили его между собой и проводниками и под вечер тронулись в путь. Нас между прочим пугали, что придется в леcy остановиться на ночевку, так как дороги не будет видно. Прежде всего пришлось версты две сделать на лодках, чтобы подъехать к тому месту, где начинается тропа.

Тут как раз впадает небольшая речка, на которой поставлена мельница. Говорят, что это единственная мельница в этих краях.

Теперь приятно вспомнить пройденный уже путь, но надо сознаться, что он был не из легких. Наши проводники дули вперед на рысях так что угнаться за ними было совершенно невозможно. Хорошо, что дорога одна; в одном месте только мы взяли влево вместо того, чтобы взять направо; но нас сейчас же вернули на настоящий путь. Мы часто выходили на зимник, который ясно заметен благодаря своей ширине; зимой этот путь гораздо удобнее, так как идет прямо по озерам и лесам, и потому им часто пользуются. Уже с давних времен существуют постоянныя торговыя сношения между Княжой и Улеаборгом; так везут с Белаго моря рыбу, а из Финляндии получают товары.

Вначале дорожка довольно приличная, но скоро начались болота, перебираться через которыя было часто довольно затруднительно. Надо было или осторожно перескакивать с кочки на кочку, или пробираться по скользким сучковатым бревнам, или наконец пускаться смело и безсознательно вперед, рискуя провалиться по колени в воду. Кто был в высоких сапогах, те избирали обыкновенно этот прямой, но рискованный путь; у кого же были низкие башмаки, как у наших барышень, тем приходилось конечно быть осторожнее. Но и тут дело не обходилось без провалов и основательных промокновений. Оне держались молодцами, несмотря на то, что промокли до колен, шли бодро и весело. Лучше всех конечно было Алексеичу, который шел босиком, подвесив на шею свои охотничьи сапоги. Надо было иметь конечно большую долю смелости и привычку к такому способу передвижения, так как легко можно было наскочить в темноте на какой нибудь сук и разодрать себе ногу. Человек привычный к сибирской тайге, опытный охотник, он смело шел вперед и служил нам надежным проводником, когда наши официальные проводники удирали вперед. По временам приходилось делать остановки на сухих местах минут на 15—20. Первыя версты тянулись как то очень долго. Правда версты здесь довольно фантастическия; их отсчитывали наши проводники, но мы относились к их счету довольно скептически. Ночь оказывается нам не помешала итти, т. к. тропинка была видна, или вернее постоянно чувствовалась под ногами, а по болоту приходилось все равно итти без дороги.

Счастье наше, что мы мокли только снизу; если бы к этому присоединился еще дождь, то я не знаю, что бы мы стали делать. Вообще надо сказать, что погода была к нам очень милостива. Только первые два дня небо было довольно хмурое и иногда накрапывал дождь, но небольшой, да потом на лодке легче и защититься от него; были у нас в запасе плащи и парус вместо брезента. Последние же дни были прямо чудесные.

На середине пути ночью сделали привал около небольшой ламбинки. Это очевидно обычное место для остановок, так как видны следы прежних костров, да и наши проводники остановились в этом месте, как в знакомом. Как водится, развели костерок, поставили греться чайники; кто мог, стащил с себя сапоги и чулки для просушки. Сделать это, оказывается, было необходимо; a те, кто остался в сапогах, поплатились насморком. Приятно было выпить горячаго чая, особенно с бенедиктином. Место это надо сознаться не важное для стоянки, так как с болота тянет сыростью. Мы хотели было двинуться сейчас же дальше, чтобы уснуть где нибудь на сухом месте, но большинство устроилось уютно и двигаться не хотели. Скоро однако сырость дала себя знать и у некоторых зубы стали отщелкивать, как в лихорадке. Как ни жаль было будить тех, кто успел крепко заснуть, но я начал подымать народ, чтобы согреться на ходу. Опять взвалили ношу на плечи и тронулись дальше. Нас обрадовали проводники приятным известием, что во второй половине пути дорога гораздо хуже. Не знаю, почему, но у меня не осталось от нея такого впечатления; правда, попадались громадныя болота, но, оттого ли, что мы к ним привыкли, или стало светлее из за восхода солнца, но версты стали как то меньше.

Вот в каком отношении эта вторая часть дороги оказалась гораздо хуже первой: здесь на нас напали мошка и комары, так что приходилось надеть накомарники или отмахиваться непрерывно от массы насекомых. Кто был на севере, тот хорошо знает этот бич путешественников. Особенно отвратительна мошка; она лезет всюду — в рот, в нос, в глаза; кусает совсем незаметно, a после укусов образуются на коже волдыри, которые страшно зудят и очень долго не проходят. Иногда физиономия от этих укусов так распухает, что человека нельзя узнать. Зная это, мы запаслись сетками из газа, которыя надеваются на лицо для защиты (мы называем их накомарниками): но итти в накомарниках очень душно и неудобно. Счастье еще, что это нападение мошки было на нас произведено только в этом месте; во все время нашего переезда по озерам мы от насекомых не страдали. Причиной тому был вероятно ветерок, который относил их. Часть дороги шла по славному березнячку твердой, тропинкой; здесь было итти совсем легко. Хотя немного трудно было подыматься вверх, но мы с особым удовольствием всходили на довольно высокую каменную гряду, которая лежала на нашем пути; да и дорога здесь красива. Перевалив через возвышенность и перейдя два больших травянистых болота — сенокоса, мы вышли наконец на сухое место.

Здесь Альберто, который было от нас отстал, присоединился к нам с новым спутником. Это был молодой геолог из Гельсингфорса, г-н Бреннер, который работал около Кандалакши на озере Имандра. Он также был застигнут на Белом море войной и спешил вернуться домой через Финляндию. Несколько дней уже он догонял нас и наконец поймал на тайболе, которую прошел что то с невероятной быстротой. Он был очень рад, что к нам присоединился, так как это облегчало ему путь; и мы в свою очередь также были очень рады ему: как финляндец он мог нам посодействовать при нашем путешествии в Финляндии. Я когда то говорил немного по фински, но мои познания в финском языке сильно повыветрились, а без языка пройти Финляндию очень трудно, хотя мне думается не невозможно. За хорошее вознаграждение поймут везде. Иногда впрочем по дороге мы встречали и говорящих по русски или по крайней мере понимающих.

И так, после присоединения к нам Бреннера мы покинули последнее болото, чему были несказанно рады. Начался опять небольшой подъем по славному мелкому лесочку, в котором мы собрали порядочно грибов. Попадались такие хорошенькие подосиновички и березовики, что нельзя было не соблазниться и, хотя все конечно были порядком утомлены, но то и дело наклонялись, чтобы взять красивый грибок. Это принесло нам и материальную выгоду, так как на ближайшей стоянке мы имели чудесное блюдо жареных грибов.

Незаметно поднялись мы на холмик и ... сразу остановились, пораженные чудным видом: перед нами открывалась панорама холмов, покрытых лесом, окаймлявших узкую долину, которая уходила куда то вдаль; из за перваго ряда холмов выступали подернутые характерной синеватой дымкой далекия цепи; одним словом — Швейцария.

Спустившись вниз, мы вышли на какую то громадную просеку, которая уходила и в ту, и в другую сторону вверх по холмам. Говорят — это граница Финляндии и Poccии. Так вот она финляндская граница, к которой мы сремились. Очень красива здесь эта широкая зеленая просека, окаймленная высоким лесом. На ней конечно нет никакой охраны. Единственной особенностью этого места была масса битаго стекла на дороге. Мы обратили на это внимание и спрашпваем, почему это. Оказывается, что здесь проносят в Финляндию водку из Poccии.

Говорят, что теперь недалеко уже и до Пан-озера, к которому мы идем: верста до речки, и верста после речки. Но что это были за громадныя версты! казалось, что нам никогда не дойти до места. Итти было хорошо, места красивыя, но как это было трудно. Наконец — речка и какая интересная; вся она состоит из потока камней, между которыми, шумя и пенясь, пробирается вода. Это — собственно сплошной каскад. Переходить ее приходится по камням и не без труда. При содействии Доди и Алексеича, которые становятся в воду и поддерживают проходящих, мы однако легко переходим на другую сторону. На речке стоит мельница, a от нея идет уже порядочная проезжая дорога. Сразу чувствуется культура. И так, отсюда еще верста. Несмотря на дорогу мы едва бредем. Открывается Пан-озеро. Опять невольно останавливаемся полюбоваться им издали. При солнечном освещении вода в нем кажется голубой; бережок с одной стороны песчаный, с другой высокий, покрытый хорошим лесом. Озеро само узкое, похожее на реку.

Наконец добрели до постоялаго двора. Можно снять пожитки со спины и броситься на душистое свежее сено. Маленький отдых быстро возстановляет силы и публика, забрав полотенца и мыло, идет омыться в озеро: вода чистая, прозрачная; посохнуть приятно на горячем прибрежном песке. Bсе довольные возвращаются назад и укладываются вздремнуть уже как следует кто на сене, кто в тени сарая. Маленькая желтая собачка вроде лисы подходит познакомиться с нами, кого кусая за пятки, кого лизнув в самую физиономию. Но и эта помеха устранена: всюду видны спящия фигуры, а по забору висят сохнущие чулки и другия части туалета, а на самом солнцепеке выставлена для просушки на кольях целая cepия различных башмаков обоего пола.

Однако спать долго нельзя, к вечеру надо попасть к концу Панозера, а до места верст 20. Лодки у нас уже приговорены по 12 марок за лодку, но только с двумя гребцами каждая. Надо будить народ; встают сердитые, недовольные, что им не дали поспать всласть. Завтрак проходит в сумрачном настроении, несмотря на великолепные грибы и вкусный кофе со сливками. На финских станциях этим кофе с плоским хлебом или кислым молоком и приходится главным образом питаться.

Лодочки нам попались на этот раз хотя и очень легкия, но маленькия и не очень надежныя: оне сидели так глубоко в воде, что от борта она была всего вершка на два. На нашей лодке гребцы вздумали устроить парус из каких то старых одеял. Но очевидно здесь народ не морской и никак без нашей помощи не могли справиться с постановкой этого примитивнаго паруса. Всетаки он нам немного помогал, так что мы скоро обогнали вторую лодку. Путешествие по Панозеру очень приятное. Все время идешь ввиду обоих берегов. Они отлого спускаются к воде и то там, то здесь видишь чистенькия мызы, окруженныя полями.

На второй половине пути мы увидели слева водопад, который привлек наше внимание своим шумом. Как раз почти напротив его и с правой стороны мы также увидели водопад и решили его осмотреть. Здесь в озеро впадает маленькая речка, на которой расположен не то лесопильный завод, не то мельница. Надо пройти эти заграждения и тогда вы попадаете к самому водопаду. Мне приходилось видеть во время своих путешествий довольно много разных водопадов, но я не припоминаю ничего более изящнаго, как этот водопад — Менти-иоки: представьте ceбе ущелье, которое замыкается двумя скалами, состоящими из грубых пластов; скалы эти поросли сверху лесом. В середине их прорыв, из котораго падает большой столб воды. Внизу он разбивается о скалу и затем несколькими уступами спадает вниз, расширяясь в стороны. Кроме главной струи по бокам падают несколько маленьких очень изящных струек. Водопад этот производит впечатление искусственнаго, настолько он правилен и гармоничен.

Мы долго не могли оторваться от этой чудной картины; наши лазали наверх по тропинкам, оживляя пейзаж.

От водопада до селения было уже недалеко; пришлось войти в речку. Здесь мы пристали к берегу и отправились на почтовую станцию. Первое, что мы старались узнать, не слышно ли чего нибудь о войне. Но, хотя уж это было 26 июля в субботу, газеты были здесь старыя из времени предшествовавшего войне, а местные жители знали также очень мало. Услыхали только новость, которая произвела на нас удручающее впечатление: будто немцы высадили в Финляндии десант в 140 тыс. Если это правда, то значит через Улеаборг нам ехать нельзя, а придется пробираться по восточной части Финляндии, где нет хороших дорог. К этим слухам мы конечно относились скептически.

На почтовой станции здесь оказывается всего одна лошадь, след. могли ехать только трое. Приходилось нанимать частных лошадей и прямо уже до Кузам-кирки. А это здесь не так легко. Две таких лошади найти удалось, относительно третьей выходило сомнение.

Собственно на каждую лошадь полагается по 2 человека, а за третьяго приходится приплачивать. Стоил нам этот переезд до Кузамо в 58 километров 15 марок на почтовых; вольнонаемные берут различно: за одну лошадь мы заплатили тоже 15 марок, за другую же 25 м. И так, под вечер, переехав на лодке через небольшую речку, тронулись мы на трех лошадях, оставив Бреннера с двумя нашими на четвертую. Дорога сразу же начала подыматься в гору и возница попросил нас сойти и подняться пешком. На вид подъем был совсем маленький, а на самом деле пришлось переть километра два в гору по каменистой тропинке. Кругом печальный вырубленный лес с унылыми высохшими вершинами крупных сосен. Вообще по такому унылому лесу приходится ехать всю первую станцию с маленькими вариациями.

Ночью приехали на станцию. Чистыя комнаты были заняты какими то проезжающими, а мы поместились в громадной проезжей избе, с большой печью, тепло натопленной. Отдохнули часа три и, не дождавшись наших, тронулись дальше.

Всегда говорят о том, что в Фииляндии почтовыя дороги великолепны. Действительно, даже в этой отдаленной окраине оне поддерживаются в порядке, но зато едут здесь возмутительно. Правда с кучером мы сидели по 4 человека на лошади, но рысью ехали только под гору, все же остальное время шагом. Тележки здесь все одинаковыя и очень страннаго устройства: оне двуколесныя с двумя сидениями; причем на заднее сидение надо влезать с колеса. Не скажу, чтобы этот инструмент был удобен: во первых, если лошадь бежит крупной рысью, то при всяком ея шаге вас подбрасывает и при долгом пути сколачивает в смятку; во вторых, на заднем сидении ног некуда девать и облокотиться не на что.

Особенно мучителен был наш переезд до след. станции. Публика только что разоспалась, а надо было ехать. Поэтому никто не мог справиться со сном и все дремали сидя. Странную картину представлял наш поезд. Видишь, как тот или другой начинает понемногу склоняться всторону или вперед; вот человек перегибается через перильца экипажа, еще момент — и он полетит через борт; но вот, характерное быстрое движение просыпающагося и он садится прямо, чтобы через минуту начать опять падение. Так безпомощно болтаемся мы все втечение нескольких часов; исключение составляют только те, кому удается найти себе твердую опору в соседе. Наконец солнышко начало пригревать, мы начинаем немного оживать и станцию встречаем уже весело. А жаль, что мы ехали такие сонные: дорога здесь становится очень красивой; местность более населенная и оживленная. Дорога часто подымается и опускается и в некоторых местах идет на 2—3 километра прямо, какъ стрела; так что видишь сразу и спуск, и подъем, что очень красиво; особенно хорош спуск на половине пути по склону лесистаго холма в населенную долину. Большое озеро Тава-ярви лежит в стороне от дороги; оно окружено высокими берегами, на которых раскинулись живописныя поселения.

Последняя почтовая станция лежит как то странно: далеко от почтовой дороги и попадать на нее приходится по отвратительному каменистому проселку, так что мы предпочли даже вылезти из экипажей, чтобы не вывернуться. Сама по себе станция очень симпатична — окружена сенокосом и полями, но зато об обитателях ея у меня остались самыя неприятныя воспоминания: сам хозяин производит впечатление идиота. Он никак не мог понять самых простых вещей, которыя я старался ему внушить. Впрочем... может быть тут отчасти и моя вина: мой финский язык, как я говорил, не был вероятно достаточно вразумителен; но, с другой стороны, работница всетаки меня понимала и переводила хозяину. Хозяйка же, которой вероятно было тяжело совместное существование с таким супругом — идиотом, имела страшно суровый и фатальный вид. Вы поймете поэтому наше веселое состояние, когда эта фатальная дама, подав нам кислое молоко, осмотрела нас всех проницательным взором и убежденно указала между нами две супружеския пары, каковых конечно не было и в предмете.

Да, эта станция запомнилась мне хорошо; здесь я провел целый томительный день ожидания. Я решил здесь дождаться наших отставших. Хотя они и были с Бреннером, значит я мог быть спокоен, что он сделает все возможное; но именно потому то мне и непонятна была их задержка.

Случись с ними что нибудь, они не могли никак дать мне об этом известие. Я отпустил сначала первую порцию наших и остался с двумя барышнями; затем отпустил с обратными лошадьми и их, и ждал, и ждал.

Всетаки удивительно пустынное и мертвое место этот тракт. За целый день я видел только 4—5 проезжающих, да и то они стали попадаться только под вечер. Наконец мне надоело сидеть на месте и я отправился навстречу нашим пешком. Идти было очень приятно: хорошая и красивая дорога, тишина.

На этой дороге меня обогнал в одноколке кaкой то пожилой господин почтеннаго вида, который мне поклонился, как знакомому; я подумал сначала, что это он сделал просто из вежливости, но потом оказалось, что это поверенный шведскаго завода — Смит, котораго я действительно раз видал в Ковде. Это лицо довольно замечательное: его зовут корельским богом. Говорят, что у каждаго кореляка в избе висит его портрет. Он заведует заготовкой леса и действительно этим кормит чуть не всю Kopeлию, давая постоянный и xopoший заработок населению. Здесь вырубаются целыя тысячи десятин леca и бревна сплавляются по рекам и озерам в Ковду на заводы. Только пройдя этот путь, мы составили себе понятие о грандиозности этого дела и о тех опустошениях, которыя производят заводы в лесах. Резиденция Смита — Кузам-кирка; отсюда он управляет своими набегами на лес.

Подошел я наконец к большой горе, на которую подымается дорога, и лег уснуть; и здесь наконец дождался наших отсталых. Конечно, они ехали вполне благополучно, но не могли только получить лошадей. Ну, одним словом, все разъяснилось. На станции пришлось подождать немного лошадей и наконец мы тронулись.

Дорога до Кузам-кирки вначале идет все пригорками: то вверх, то вниз. Нам здесь попалась замечательная лошадь; как мы не очутились в канаве, я совершенно не понимаю. Как только приходилось подыматься в гору или спускаться, она оборачивалась к кучеру, скалила зубы, выворачивала белки глаз совсем как лошадь на какой то страшной картине Бёклина или Стука. Приэтом она делала крутые повороты вправо или влево, неудержимо стремясь свернуть нас в канаву. Кучер у нас был микроскопический мальчишка; ему приходилось упираться ногами в передок, а обеими руками тянутъ за возжу, чтобы как нибудь удержать стремление нашего врага.

Если принять во внимание, что это повторялось на каждой горке, то вы поймете, что наше путешествие превращалось в испытание. Мы предпочитали в конце концов на горках выходить. Вторая половина дороги была poвнее, но также весьма неприятная, так как она здесь идет по низким болотистым местам, над которыми подымался сплошной белый туман, который пронизывал нас холодом. Но вот, наконец и Кузам-кирка; там xopoший теплый постоялый двор. Наши все уже спят.

Кузам-кирка — это своего рода центр: здесь есть почтовое отделение, но телеграфа нет. Есть зато телефонное сообщение с Улеаборгом и телеграммы приходится отправлять по телефону. Но и то прекрасно; мы ведь уже пять дней не могли дать о себе вести домой. Селение довольно большое, но цифра жителей, поставленная в путеводителе (6000), повидимому сильно преувеличена. Оно широко раскинулось; в нем довольно много лавок; домики очень чистенькие, имеют прямо парадный вид. Это и административный центр; здесь живет коронный ленсман, который явился к нашим по их прибытии и, хотя осведомился о том, кто они и откуда, но даже бумаг не проверил. Он любезно разговаривал с нашими о политике и высказывал весьма патриотическия мысли.

Местные жители смотрели на нас с недоумением; их заинтересовал конечно такой наплыв путешественников. Наши разсказывали, что когда они приехали на почтовую станцию, то туда собралась куча народа; конечно их постигло разочарование, так как по русски никто не говорит и узнать они ничего не могли. Потом стали появляться отдельные велосипедисты в виде разведчиков. Велосипедистов здесь так много, что говорят, даже пастухи на велосипедах, а мальчишки, которым не сесть на большой велосипед, умудряются как то подлезать под раму.

Отсюда нам предложили ехать на автомобиле; хотя оно дороже, но гораздо скорее и удобнее. На лошадях этот путь до Улеаборга в 270 километров пришлось бы нам сделать дня в три, а автомобили проходят часов в 10. В конце концов однако дело вышло не так уж привлекательно. Автомобиль приходилось вызывать из Улеаборга по телефону, причем ввиду вздорожания чуть не втрое бензина, поднялась цена и на автомобиль, а именно за шестиместный автомобиль с нас запросили 350 марок. Пришлось конечно согласиться и на это. Затем, шедший из Улеаборга автомобиль застрял в дороге, так как шофер ехал сюда первый раз. Ну, одним словом стечение массы неблагоприятных обстоятельств.

Наконец в понедельник 28 июля среди дня мы вшестером: Бреннер и так сказать лица официальныя, двинулись на Улеаборг. Было в нашем автомобиле одно свободное место, из за котораго метали жребий, а потом несколько раз обменивались, руководимые какими то политическими соображениями.

В путеводителе говорится, что от Кузамо идет прекрасная и живописная дорога до Улеаборга. Я ни того ни другого, по правде говоря, не нашел. Живописных мест очень немного; в одном месте только видна красивая сплавная река, а то по большей части обыкновенный финляндский пейзаж, какой можно видеть под Выборгом. Во всяком случае места, нами пройденныя, несравненно живописнее. Впечатление портила также и худая, погода; моросил частый дождик, так что пришлось даже поднять верх у автомобиля.

Станции попадаются довольно часто, так что перегоны не очень большие. Для нас конечно это было не существенно.

Примерно на середине пути на пароме наш автомобиль перевезли через реку; там расположено довольно большое село с чистенькими домиками. Этот переезд оказался фатальным для одного автомобиля, который ехал за нами и предлагал даже захватить с собой кого нибудь из нас. К счастью мы не воспользовались этим любезным приглашением. К счастью потому, что этот автомобиль не остановил во время хода и перескочил через паром в воду. Люди спаслись, но автомобиль был совершенно испорчен. Наши, проезжая после нас, видели его в самом жалком виде и очень испугались, подумав, что это мы так пострадали.

В этом селении мы остановились на хорошей почтовой станции, где нас накормили прекрасным ужином. Здесь мы познакомились с местным лесничим, очень любезным молодым человеком, который вспомнил свой pyccкий язык, которым он повидимому владел раньше очень хорошо, и любезно сообщил нам политическия новости из последних газет. Ему вероятно очень скучно жить в такой глуши и поэтому он рад был поговорить с интеллигентными людьми. Мы разсказали ему наши бедствия. Конечно больше всего он нашел сочувствия в нашем спутнике Бреннере.

Вторая половина дороги оказалась гораздо хуже: она была сильно размыта дождями; автомобиль подпрыгивал там, как мячик, и мы вместе с ним. Это нас укачивало и мы дремали там, где нас уже не очень подкидывало.

Местность около самаго Улеаборга действительно очень красива. Проезжаем около шумящей широкой реки Улео с массой камней, о которые с шумом разбивается быстро текущая вода. Река распадается на несколько рукавов, протекая между высокими островами. В самый город въезжаем по двум мостам, на которых берут за проезд мзду. Вот и город. Прежде всего проезжаем мимо лицея; мы удивляемся, почему это около него так много полиции. Оказывается, что здесь помещены в настоящее время пленные германские подданные — около 60 человек.

Мы видели потом, как их водят гулять по городу, выстроив в колонну: впереди важно едут конные полицейские, потом пешие, а за ними в ногу идут немцы; в их рядах есть и женщины, но очень немного; есть и дети. Вид у немцев довольно веселый; по большей части кругленькие буржуа, но есть и сумрачныя молодыя лица, которым повидимому не нравится прогулка по городу.

За лицеем большая красивая кирка с круглым куполом; немножко странно видеть лютеранскую кирку не готическаго стиля. Около вокзала пытаемся попасть в гостинницу, но тщетно. Наконец находим себе помещение в шикарнаго вида отеле но совсем не дорогом — Сосиететсхуз. Он напоминает собой скорее театр, впрочем он и имеет очень хорошую концертную залу. Прекрасныя комнаты нам обходятся марки по 4 на двоих; и кормят также прекрасно.

Выходят у нас опять недоразумения с автомобилем, который между прочим здесь очень странно называют — биль. Дело в том, что наш шофер должен был сейчас же вернуться в Кузамо, чтобы взять наших. Оказалось однако, что он сразу не может ехать, так как машина требует починки. Так как он взялся перевезти всех нас, то мы его убеждаем, что он должен сам позаботиться о том, чтобы найти заместителя. Он отправляется искать, но никого не находит.

Тогда мы требуем к ceбе хозяина гаража и доказываем ему, что мы имеем право не заплатить ему, пока он не привезет всех в Улеаборг. Он с этим соглашается и уходит с тем, что через 2—3 часа вышлет автомобиль. Проходит это время, и является какой то другой шофер, который говорит, что наш мотор починен быть не может, а что, если мы желаем, то он может привезти наших, но за 500 марок. Что нам было делать? нас приперли к стене. Если не послать автомобиль, то наши застрянут еще на несколько дней в Кузамо, и придется пожалуй ехать на лошадях. Тогда прожитие обойдется очень дорого. Мы будем ехать дальше, не дождавшись их; а разлучаться нам не хотелось. У нас случайно оказался большой плюс в финансах. Дело в том, что мы получили даровые билеты до Петрограда по железной дороге. В полицейском управлении мы узнали, что такие билеты выдаются всем русским подданным, имеющим нeoбxoдимость возвратиться в Россию.

Поэтому решили всетаки послать автомобиль.

Вообще полицмейстер отнесся к нам весьма любезно и внимательно, если исключить только один маленький инцидент перед самым нашим отъездом. Наш первый шофер так больше к нам и не являлся, и пришел только в момент нашего отъезда на железную дорогу. Он стал требовать уплаты, но мы ему хотели объяснить, что он собственно не может с нас требовать деньги и во всяком случае мы можем ему уплатить меньше, так как из за него нам пришлось так дорого дать за второй автомобиль. Но за незнанием языка мы объяснить этого не могли, а он в это время обратился прямо к полицмейстеру, который был тут же на вокзале. А полицмейстер крикнул городового и задержал двоих, пока мы не заплатим. Конечно под влиянием такой угрозы мы быстро заплатили все, что с нас требовали.

Так вот, благодаря всему этому инциденту с автомобилями нам пришлось сидеть в Улеаборге вторник и среду и ждать наших. Городок славный, чистенький; дома в нем по большей части деревянные, характерного финскаго типа, напоминающие постройки на станциях Финл. жел. дороги. Каменных многоэтажных домов мало. Вообще от Выборга он сильно отстал. Магазинов немного и они средней руки. В середине города есть небольшие садики.

Так сидели мы в ожидании два дня. Бродили по городу; исходили его вдоль и поперег. Смотреть в нем решительно нечего. Пошли мы на второй день утром на вокзал, посмотреть поезд. Народу было видимо невидимо, а нам говорили: это еще что; вот посмотрели бы вы, что делалось 2—3 дня тому назад. Поезда увозили по полторы тысячи. Стояли во всех проходах, на всех площадках. Рады были, если в товарный вагон пускали; да и не простые пассажиры, а с билетами перваго класса; называют несколько известных аристократических фамилий. На пероне устроены громадные столы и на нихъ хлеб, колбаса, молоко, кофе и пр.; оказывается, что это — кормежка едущих из заграницы. Их не только везут даром, но даром и кормят. На этих столах мы хотели себе купить провизии на дорогу, но нам не продали: даром пожалуйста берите, сколько вам надо, но купить нельзя. Это было трогательно, но не совсем удобно, так как даром мы получать не xoтели, а за деньги не достать. Точно также и по дороге; мы несколько раз соблазнялись прекрасными бутербродами, но они оказывались даровыми.

Вообще помощь возвращающимся организована была прекрасно. Многие действительно лишились дорогой всего и умерли бы от голоду без такой поддержки.

Мы разсказывали кому то из проезжих наши злоключения. Кто то быстро перервал нас: Ну, это что; вот пришлось бы вам испытать то, что нам в Германии, что бы вы сказали.

И действительно, от всех наших спутников по вагону, а это были все сплошь возвращающиеся из заграницы, мы наслушались ужасов. Встретился нам и знакомый — преподаватель Юрьевской гимназии, старичек Т. Он сам больше немец, чем русский, так что в правдивости его разсказа мы не могли сомневаться. И он разсказывал с каким то испугом о пережитых страданиях. Я не буду повторять этих разсказов, так как ими были полны газеты; читая их, я наверно усомнился бы в их справедливости, так как относился всегда с большим уважением к немцам, но теперь я верю всем сообщениям.

На вокзале каким то чудом удалось нам достать один из трех номеров „Речи", которые получаются на станции. Конечно мы тут же набросились на газету; через минуту нас окружала целая толпа, которая с жадностью ловила все известия с театра военных действий. Только третий звонок освободил нас от этого кольца слушателей.

Пошли мы от нечего делать и к вечернему поезду. Уже по дороге мы заметили, что по направлению к станции двигалась целая толпа. Жители Улеаборга стекались со всех сторон к вокзалу. Сначала мы подумали, что будут отправлять немцев, но их не привели. Затем предположили, что будет кто ниб. проезжать из Швеции или России. Узнать, в чем дело, мы не могли, так как не у кого было спросить по русски. Наконец пришел поезд. Среди приехавшей немногочисленной публики оказалось девять индийских девочек танцовщиц, которыя приехали в какой то местный Bapиeтe. Их встречали почему то представители от армии спасения. Неужели же по поводу их приезда собралась такая толпа? Больше мы никого интереснаго не видали Возможность такого предположения привела нас в самое веселое настроение и мы хохотали, как безумные. По истине: от великаго до смешного один шаг. С одной стороны трагедия войны и ея последствий, с другой — встреча целым городом индийских танцовщиц.

В Улеаборге мы узнали между прочим, что на Выборг есть еще другой очень интересный и живописный путь, лежащий к тому же совершенно в стороне от большого движения. Он идет по реке Улео, потом по дороге до озера Улео; по озеру на пароходе, от селения Каяна по железной дороге до Kyoпиo, а оттуда или на пароходе, или по железной дороге до Выборга. Нас очень соблазняло это путешecтвиe, но оно во первых обошлось бы опять очень дорого, во вторых заняло бы много времени, так как пароходы по озеру ходят только по определенным дням. Пришлось оставить эту мысль и ехать прямо.

Наконец ночью на четверг в 4 часа приехали наши. Они разсказывали, что дорогой им пришлось несколько раз чинить лопнувшия шины; оттого они так и задержались. Во всяком случае мы были очень рады их приезду и на следующий день сели в вагон; сели очень удачно, так как из Улеаборга были прицеплены пустые вагоны; мы в них и попали.

До Выборга мы были в пути двое суток; иногда приходилось по долгу стоять на промежуточных станциях, ожидая прохода воинских поездов. Но во всяком случае это путешествие было уже спокойное. Самый путь особеннаго интереса не представляет. Попадаются красивыя местности, но обычнаго финскаго типа. Все время дорога идет по культурным разработанным местам с хорошими полями и чистенькими фермами. Останавливались мы и в больших городах: Таммерфорсе и Тавастгусе. Они гораздо больше и богаче Улеаборга. Встречали нас всюду очень любезно и приветливо и часто в лавках напр. сами продавцы обращались к нам по русски.

По дороге всюду чувствовалось военное положение: встречались воинские поезда, поезда с артиллерией, с повозками для Краснаго креста; все станции были заняты отрядами солдат. Публика приветствовала военных; на станциях обступала солдат и старалась от них что нибудь узнать про военныя действия. Но конечно ничего не узнавала, а все таки приятно поговорить с военными.

Около Выборга чувствуется, что положение серьезно; мы въехали в сферу крепости, находящейся на военном положении. Но задержали нас недолго и мы раньше, чем думали, в субботу 2 августа, попали в Перк-Ярви, где pешено было у нас на даче сделать привал, для того чтобы немного отдохнуть и ориентироваться, кому куда ехать. Только один наш спутник В. А. направился прямо восвояси в Челябинск.

Два дня в Перк-Ярви прошли быстро. Наши почистились, приняли городской вид и немного отоспались. Надо было ехать дальше.

На понедельник 4-го августа был назначен отъезд. Поезд на Петроград идет в 12 час. Пришло время разставаться. Многое хотелось сказать на прощанье, но как то не говорилось; мы и так хорошо друг друга понимали... Соединенные в тесную семью волею слепого случая, который толкнул нас на этот интересный, но тяжелый и полный приключений путь, мы так сжились, так привыкли делить радость и горе, что разставаться было как то странно... и так грустно. Невольно думалось, зачем судьба нас сблизила; мы разойдемся все в разныя стороны и едва ли когда нибудь соединимся еще в таком составе. Я думаю только, что каждый из нас сохранит память о нашем коротком совместном пути, и что связь между нами останется на всю жизнь. В нашей будничной серенькой жизни редко приходится переживать настроения, полныя такой душевной теплоты; спасибо вам за эти минуты, мои дорогие спутники; спасибо вам, мои молодые друзья, за ту душевную бодрость, которую я почерпаю в вашем обществе.