Успенская А. В.

Беседа 15 апреля 2005 г.

Успенская Анна Всеволодовна, доктор биологических наук, ведущий научный сотрудник лаборатории цитологии одноклеточных организмов Института цитологии РАН.

Еще в Гридино В.В.Кузнецов предложил нам с Гелой /Гела Константиновна Чубрик/, чтобы мы поехали в Зеленцы на преддипломную практику. В Зеленцах в 1948 году мы просидели все лето. А в 49-м, после окончания Университета, поехали туда уже работать по приглашению Кузнецова. Приехали в мае, и уже застали там Ю. И Полянского, у которого в лаборатории паразитологии мы и должны были работать. Был уже там и М. М. Камшилов, как и Ю. И. лишившийся работы в Москве из-за несогласия со взглядами Лысенко. Мы должны были в Зеленцах проработать 3 года по договору. Из Зеленцов мы с Гелой уехали в 52 году, в августе, когда закончился наш контракт, а Ю.И. Полянский уехал уже в конце 51-го. После нашего отъезда паразитологическая лаборатория перестала существовать, так как кроме заведующего Ю. И. Полянского и нас, двух старших лаборанток, паразитологов на станции тогда не было.

В одном из домов («административном») были небольшие квартирки, 1-2 комнатки и кухня, и там жили все наши завы: Полянский, Камшилов, Черновская и др., а также сотрудники с детьми. Следующий за банно-прачечным, это был студенческий дом. В 48-м году мы там жили на втором этаже, а первокурсники на первом. Их комната называлась «Хохмальная». Стенки в студенческой все были расписаны. Картинки были жутковатые. Среди студентов в одно из лет был мальчик, который расписывал стенки. Он был хороший художник, но немножко ненормальный. Он потом покончил с собой.

В 49-м году нас поселили в лабораторном здании.

Воду мы брали из озера, и еще родничок был повыше. Зимой в озере часто происходили заморы, и вода была тухловатенькая. Так что для мытья посуды мы брали воду из озера, а для питья из родничка.

Напротив станции была колхозная фактория, куда привозили рыбу и там ее разделывали. Мы с Ю.И. туда приезжали на лодке за свежей рыбой, чтобы ее потом исследовать.

Хотя Юрий Иванович был намного моложе, чем мы сейчас, но мы его считали старым. Глядя в окно, как он идет на ледник за льдом, говорили: «Вот потрюхал наш старикашечка». Он был галантный человек, не разрешал нам носить лед с ледника. Вообще не разрешал носить тяжести.

Сапоги у нас были резиновые, и носили мы лыжные костюмы и ватники, но Кузнецов нам не велел носить брюки. Он считал, что женщины должны ходить в юбочках. Но потом мы настояли на своем, и зимой ходили в лыжных костюмах. А на станции в лаборатории он нам велел носить что-нибудь женское. Гела всегда ходила в капроновых чулках. Я так не могла, я всегда все рвала, так как мне нужно было собирать для исследования балянусов, а у них края раковины острые, и я всегда руки раздирала в кровь и часто чулки, хотя, в отличие от Гелы, не носила капроновых чулок, а в походы одевала более плотные, в резиночку.

Камшилов страшно укачивался. Несчастный был человек, потому что вечно ему надо было выезжать за планктоном (он тогда изучал планктон), но он еще у причала страшно укачивался.

На станции работал Широколобов Николай Иванович. Он был настоящим помором и потрясающе знал местную фауну. Он с нами выезжал на «пересушку» во время сизигийных отливов Он даже знал латинские названия животных, и прекрасно знал, где кто живет. Ему скажешь: «Мне надо найти такой-то вид» – «А вот поезжай на пересушку, там под ламинарией, под маленькими листиками…». А в общем-то он был без образования. Удивительно симпатичный человек, у него были яркие синие-синие глаза. Был он очень застенчивый, ходил таким крабом. Работал ли он раньше в Александровске, я не знаю. Про Александровск он не рассказывал, хотя и мы на эту тему с ним не говорили. Он был лаборантом, наверное, старшим, он обеспечивал нас материалом, сопровождал в походах в тундру, которую очень хорошо знал, на пересушку нас возил. Зимой, если надо было, ходил с нами в рейсы на «Дерюгине». С Ю.И.Полянским ходил гольцов ловить в тундру на карстовые озера.

Из местных жителей еще на станции работал Арефьянов, страшно вспыльчивый и вообще самодур. Но он был контуженный, поэтому ему все прощали. Ю.И. для работы надо было вскрывать семгу. Мы получали из Москвы разрешение на 15 семг, и с нами за семгой на реку Воронью ездили: рыбинспектор, Н.И.Широколобов и Арефьянов.

Почти каждое лето к нам в лабораторию приезжали преддипломники, а потом дипломники: Ирина Сергеевна Амосова и Галина Александровна Штейн, так что летом лаборатория у нас была порядочная. С Юрием Ивановичем мы изучали паразитофауну рыб. Я изучала паразитов ракообразных, Гела – паразитов моллюсков, И. С. Амосова занималась паразитофауной полихет, Г. А. Штейн паразитами морских ежей. В общем, большая часть фауны была охвачена паразитологическими исследованиями. Получилась довольно цельная картина.

У нас в Зеленцах была хорошая библиотека, но все-таки недостаточная, так что, приезжая в командировку в Ленинград мы в основном занимались подбором литературы в библиотеках Зоологического института, Университета и в БАН АН. В Зеленцах библиотекой заведовала Лиля, местная жительница. По-моему, просто со школьным образованием девочка, но очень аккуратненькая. Там книги были чудные, Сарс, – определитель ракообразных.… и много других ценных книг. В библиотеке стояли коллекции, рыбы в стеклянных цилиндрах, потом, видимо, Кузнецов собрал массовые виды ракообразных. Я в основном помню рыб, может быть, они даже были еще из Александровска.

Жили в Зеленцах очень дружно и интересно, плодотворно, я бы сказала. Как-то наши учителя умели организовать нашу научную жизнь. Ю.И. был очень хороший педагог. Камшилов был очень эрудированный человек с огромной памятью. Его только спросишь: «Где бы почитать на такую-то тему?» Он сразу выложит, на какой странице, в каком номере журнала.… У него все это в голове было. В то время из молодежи, только что кончившей университет на станции нас было только двое: Гела и я. Сначала были еще две петрозаводские девочки, но они не выдержали, тамошней, как им казалось скучной жизни (развлечений там для них не оказалось) и они уехали. Одна, по-моему, была аспирантка, она собрала материал и уехала, а вторая просто смылась втихаря, села на пароход и укатила домой. Скучно ей было, а наукой она не очень интересовалась. Нам как-то скучно никогда не было.…

А потом каждое лето стали приезжать первокурсники в большом количестве. Кто с Артемием Васильевичем Ивановым, кто с нашим однокурсником Донатом Владимировичем Наумовым, он в ЗИНе тогда работал. Наши однокурсники приезжали, уже как аспиранты. Вот Галкин Юрий Иванович, он потом заведовал станцией, Жирмунский, Ушаков, Скарлато аспирантом приезжал, он был на курс моложе, хотя старше по возрасту, потому что вернулся из армии позже. На нашем курсе было всего 8 мужчин, и большая часть из них вернулась с фронта уже попозже, после окончания войны, и их всех почти сразу взяли в ЗИН, не хватало специалистов. Многие ученые погибли в блокаду и на фронте.

У нас была очень хорошая система семинаров, организованная Камшиловым и Полянским. Раз в месяц мы получали журналы, в том числе и иностранные, немецкие, английские. Нам с Гелой поручали, по всей полученной с очередным рейсом парохода литературе (не только по паразитологической), делать обзор, что нас конечно сильно развивало. Во-первых, на разных языках, во-вторых, охват шире, чем просто паразитология, ихтиология или гидробиология. Ю.И. всегда говорил, это его коронная фраза была: «Уважающий себя ученый должен знать как минимум три языка». Я более или менее знала английский. Когда-то учила немецкий, но конечно во время войны им не занималась. Но все-таки начатки были, и кое-что я могла. Французским языком я в детстве немножко с дядей занималась, так что простой научный язык осилить могла. Но все же в основном приходилось пользоваться словарем. В основном журналы приходили немецкие и английские, больше всего английских. Что-то Ю.И. нам помогал. Где-то надо было целые статьи перевести, где-то только резюме. Это, конечно, развивало и язык, и кругозор.

Кроме того, были философские семинары, приезжали из райцентра Териберки, из Райкома проверять наш политический уровень. В те времена, времена засилия лысенковщины, на Ю.И. Полянского в Териберкский Райком неоднократно писались доносы. В 48 году на станцию приезжали цитологи В. Я.Александров и Д. Н. Насонов, и был написан донос, что менделисты-морганисты собрались и устроили сходку. Ю.И. вызывали в Териберку. Такая была Виноградова, страшная тетка в Педагогическом институте им. Герцена, она написала донос, но такой абсурдный, что даже в Териберке не поверили. В доносе сообщалось, что Юрий Иванович по рации передает секретные сведения за границу.… Надо было быть дураком, чтобы около пограничной заставы по рации передавать что-нибудь в Америку. Потом кто-то из друзей (А. А. Стрелков?) нашел черновик этого доноса, брошенный в мусорную корзину, и таким образом узнали, кто это написал. Позднее, уже в 1951 г. Ю.И. ездил в Териберку, и с него там сняли строгий выговор по партийной линии, мы все тогда очень волновались за него. В конце года ему разрешили вернуться в Ленинград.

На Мурманскую станцию приезжал Згуриди со своими киношниками, и со своей медведицей Машкой. Они снимали фильм «Во льдах океана». Для съемок они вечно брали у меня в долг моих подопытных птенцов и увозили их на острова, чтобы сфотографировать. Для съемок им нужно было солнце, они ждали погоды, а я в это время как раз по плану должна была этих птенцов заражать. Они-то, беспечные, не понимали наших научных задач. Бывало привезут птенцов с островов и мне не отдают. А у меня нарушается график опыта, и я, разъяренная, несусь к ним и требую птенцов назад.… Но все-таки мои птенцы в фильме фигурируют. Фильм получился очень хороший.

Зимой в Зеленцах было очень тяжело, сонно как-то. Я всегда зимой старалась уезжать в отпуск, к Новому году. Мы с Гелой оставались по очереди – одну зиму она, одну я. И Ю.И. обычно уезжал зимой определять материал в ЗИНе, читать специальную литературу.

Мне нужны были стерильные птенцы для работы. Жизненные циклы многих паразитов ракообразных были еще не распутаны. Нужно было знать, где дальше развиваются личинки, найденные в ракообразных, нужно было получить взрослую стадию, чтобы определить, что это за вид. Я личинок скармливала разным птицам. Паразитами птиц на Восточном Мурмане занималась М.М.Белопольская, так что, зная состав паразитофауны каждого вида птиц, можно было предположить, в какой птице будет развиваться найденная мною личинка. За птенцами мы ездили на остров Гусинцы, там были птичьи базары, и на Харловку в заповедник, где тогда директором был Л.О.Белопольский. Я брала проклюнутые яйца гагачьи и чаек, всякие нужны были. Носила яйца за пазухой, и через несколько дней вылуплялись птенцы. Потом я начинала их кормить проваренными моллюсками или вареной рыбой. У меня был целый птичник.

Сначала мы поместили птенцов в кухне. Мы с Гелой жили в соседних комнатах, а рядом нам дали дополнительную комнату, как бы вместо кухни. Там стояли керосинки, вечно из них были «сажные заряды» и комната изрядно закоптилась. Птенцы, конечно, там тоже нагадили. Гагачата еще ничего, а чайки, они же с силой выбрасывают помет из гнезда. Кузнецов пришел в ярость и сказал, чтобы я оттуда выметалась. И я села у него под кабинетом со всеми своими корзинками и птенцами и жалобным голосом ныла: «Не оставьте одинокую мать с детьми…» И он, сжалившись, дал мне комнатку наверху. Метеостанция на доме сделала вышку с комнатушкой, чтобы запускать оттуда свои зонды, но она оказалась ниже сопок, и им было неудобно. Мне эту комнатку и отдали. Там стоял такой гвалт, когда птенцы голодные были! Их много было, и гагачат, и чаячат, и кайры были, целое стадо. Особенно, конечно, чайки были горластые. Гагачат я держала сначала в лаборатории, и Ю.И. изредка произносил с тоской в голосе: «А они мелодично пищат…» И видно было, что писк его раздражает. Потом я их переселили всех в башню. Постоянно приходилось, конечно, менять подстилку, я им стелила стружку.

Конечно, по молодости мы делали много разных глупостей. Однажды мы поехали на Гусинцы. Я пошла искать птенцов и проклюнутые яйца, Я поймала двух птенцов тупика, уже довольно больших. Тупики делают норы в земле в обрыве. Я ушла довольно далеко от компании. А там такой гвалт стоит на птичьем базаре, что если кричать будешь, все равно не услышат, да и непонятно чей крик: чайки или человека. Я шла по тропинке вверх и оказалась над страшным обрывом. В одной руке у меня тупики, связанные носовым платком, другой я цепляюсь за выступы и чувствую, что не могу подняться. Вниз всегда очень трудно спускаться, вверх не могу подняться, так как растительность в основном мокрица, вырывается с корнями, за нее не уцепиться. Наверх надо подтянуться, но для этого надо тупиков выпустить, а мне жалко. Я держусь одной рукой, и мне кажется, что если я ее разожму и выпущу тупиков, то обязательно упаду в пропасть. И вот я вишу на этом карнизе, никого кругом нет, никого не дозваться. Вдруг идет наш боцман, старый человек. Он был лопарь. Я ему говорю: «Дайте мне руку, мне не выбраться». А он: «Э, девка, я уже старóй, я тебя не выдержу». И пошел.… Но потом все-таки одумался, вернулся, за большой камень уцепился и ногу мне протянул. Я ухватилась за его ногу и вылезла. А тупик в это время уцепился мне в палец, до сих пор шрам. Пришла на полянку, где сидели Б. П.Ушаков со своей компанией расположились, чтобы перекусить, но ничего им не рассказала. Тихонечко пришла и села, руки дрожат от страха. Ведь чуть было я не грохнулась со страшной вышины на камни.

Много было таких историй, когда по молодости не соображали, что нельзя одной лазать по скалам, или выходить на лодке. У нас было намечено много-много пунктов вдоль всей губы Дальне-Зеленецкой до Дальнего пляжа, и потом на островах, где мы ежемесячно собирали пробы. И вот как-то я выехала на лодке на острова, был уже июль, по-моему, и вдруг начался снежный заряд. Я почти доплыла до острова, и тут этот страшный снежный заряд и ветер в открытое море. Как-то все-таки мне удалось за какой-то камень заехать. Но сколько это могло продлиться, я не знала. Спичек я с собой не взяла. Потом уже было правило – обязательно брать с собой спички. Правда, предварительно всегда полагалось ходить на погранзаставу и там отмечаться, в какое время мы выехали. Если долго нас не было, начинались поиски. Но тут как-то довольно быстро заряд прекратился, и я вернулась сама.

На станции был лаборант, молоденький мальчик, мы его называли «33 несчастья». Он всегда что-нибудь делал не так. То он в стеклянный аквариум с высоты опускал камень, и аквариум разбивался, то еще что-нибудь в этом роде. Как-то мы ставили ловушки на крабов. В конусообразные ловушки, клали тухлую рыбу и спускали на разной глубине, чтобы узнать, где паразитов больше, где меньше. И вот каждые два часа нужно было ходить эти ловушки снимать и вытаскивать крабов. Уже к ночи я его разбудила, мы поехали. А ветер как раз в море, а он потерял уключину. Поднял так весло, и уключина – на дно. И как раз поднялся такой ветер, что очень трудно выгребать. И он вместо того, чтобы помогать, начинает плакать и говорить: «Нас унесет в море…». Я каким-то платком вместо уключины привязала весло, говорю ему «подними ловушку» (она все-таки тяжелая, с камнем внутри), а он ее отпустил и она держит нас как якорь, еле-еле я выгребла. Разные бывали истории…

Но вообще жили на станции очень дружно, и очень симпатичный был коллектив. Каждый из гидробиологов изучал что-то свое: рыбу, беспозвоночных, и мы могли получать от них нужную нам информацию по промежуточным или окончательным хозяевам паразитов. Получалась цельная картина.

Однажды в феврале я с Ю.И.Полянским ходила в рейс на «Персее», это судно Принадлежало ПИНРО. Мы должны были идти к Гусиной банке, но получилось так, что мы до нее не дошли, потому что, когда поднимали трал, стопор лебедки сорвался и ударил одного матроса по голове. Так как Ю.И. был медиком на фронте и еще не утратил квалификации, то он осмотрел рану и сделал перевязку, но все равно надо было отправлять раненого в больницу, потому что ранение могло быть проникающим, и осколки кости могли попасть в мозг. По рации договорились с судном «Рында», которое шло до Мурманска, и мы должны были вернуться на какое-то количество километров назад, а на «Персее» были ограниченные запасы угля. Мы на этом потеряли пару суток и до Гусиной банки так и не дошли, о чем я очень сожалела. А потом был страшный ураган, и мы несколько дней от него бегали. Но, несмотря на качку, мы с Ю.И. вскрывали рыбу, моллюсков, ракообразных, работали интенсивно и вернулись очень довольные результатами.

Я там нашла в крабе интересную трематоду и одну нематоду, которую я не смогла определить из-за недостатка материала. Позднее меня пригласили на «Персей» в рейс к Лофотенским островам, где я смогла бы наловить побольше крабов нужного мне вида, но Ю.И. к моему удивлению меня не пустил, и я была страшно обижена и все подговаривала наших тетушек, Черновскую, и Милославскую нашего ученого секретаря, чтобы они спросили у Ю.И., почему он меня не пустил. А он сказал: «Потому что она там ничего не кушает». Я действительно не могла «кушать» в таком количестве, как там ели. Там каждая трапеза была в 4 перемены, и в основном рыба, а у меня тогда была сильная аллергия к рыбе, да и вообще я не могла столько есть…. А Ю.И. все «кушал» с большим аппетитом и ему казалось, что я просто голодаю. Я думаю, он просто боялся меня одну пустить, все-таки он отвечал за меня перед моими родителями. В общем, не пустил он меня к Лофотенским островам. А тогда 14 дней мы пробыли в плавании. И акул вскрывали, и всяких глубоководных беспозвоночных и рыб и мне было очень интересно.

В первый день, когда мы вышли в море, начался шторм, меня пригласили в столовую. А там было правило устраивать крещение новичку. Они повели меня не по внутренним коридорам, а подвели к двери на палубу. Я открываю дверь, а на меня волна. «С боевым крещением!» - говорят, довольные. Я до нитки промокла, пришлось идти переодеваться. Возглавляла экспедицию тогда Баранова, гидрохимик из ПИНРО, поэтому в составе экспедиции были гидрохимики и метеорологи.

Я первый раз была на таком большом судне, и мне очень нравились их обычаи. Например, в столовой, пока не появлялся капитан, никто не приступал к еде. Входил в белом кителе капитан, приветствовал, все вставали, он желал приятного аппетита, и только тогда все садились и приступали к трапезе. Но работали мы там, не покладая рук, не поднимая головы от микроскопа. Во время шторма микроскоп специальными скобами привинчивался к столу.

Позднее я была в Зеленцах в 1972 году. В те годы /48-52 гг./ мы не очень в тундру шастали, один раз, может быть. Потому что пограничники тогда не очень пускали, надо было брать особое разрешение. А в 72-ом мы уже ходили на все эти карстовые озера, ловили там гольцов и хариусов, ходили на реку Аленку. Жили мы в доме фактории. Была целая компания институтская (я тогда уже работала в Институте цитологии) из разных лабораторий. Целыми днями работали, а по выходным устраивали походы в тундру. Неподалеку был птичий базар в губе Ярнышной, и там была жутко заманчивая помойка, куда все выносило волнами всякую всячину яркие кухтели, какие-то баночки от иностранных шампуней… Мы там рылись на этой помойке с большим энтузиазмом.

В 72 г. поселок был уже практически заброшен. А в 1949-52 гг. поселка этого вообще не было. Было всего 6 бараков одноэтажных, типичных и для Кандалакши, с коридорной системой, коридор и комнаты по бокам, каждая семья в одной комнате.