Москалев Л.И.

            Беседа 2 июня 2005 г. Записала и обработала А.Горяшко.

            Москалев Лев Иванович – кандидат биологических наук, старший научный сотрудник Института океанологии.

            Я приехал в Дальние Зеленцы в 57 году, еще это была станция, при мне ее в Институт преобразовали. Но ничего не изменилось, только зарплаты повысили у директора и у главного бухгалтера. А на доске приказов, такая доска приказов была под стеклом и на замке. Утром смотрим, стекло цело, замок на месте, а на доске приказов висит приказ: «В связи с преобразованием Мурманской биологической станции в Мурманский биологический институт изменить фамилию главного бухгалтера с Болонкина на Овчаркин». Директором тогда был М.М.Камшилов, потом пришел Галкин.

Когда я приехал в Дальние Зеленцы, я сказал: «Я хочу освоить все это насмерть. Но я укачиваюсь, мне надо прикачаться». Ладно. Сделали пробный рейс, в который послали со мной Николая Ивановича Широколобова. Такое было экспедиционное судно «Диана», очень хорошее. Ничего сейчас нету. Оно утоплено в Дальнезеленецкой бухте. Портрета Н.И.Широколобова у меня нет. К сожалению нет. Крепс просил у меня его фотографию. Крепс был с ним в корешах, когда они на дерюгинской станции вместе работали, охотились они вместе. Но вот не снял. Хотя знал я его очень хорошо, он со мной в море ходил. Николай Иванович Широколобов похоронен в Дальних Зеленцах.

Молодые были, конечно. Денег мало было. Да и не было ничего. У меня фотоаппарата не было. Но вместе с тем и хорошего до фига было. Как-то все друг к другу держались. Хорошо было. На судне кормили хорошо. На судне, пользуясь тем, что орудия лова были, ловили треску, солили, продавали налево, покупали оленей. Был такой штурман Шамарин, который был гигант в этих операциях. Повара были хорошие. Капитаны были так себе. На «Диане» когда я плавал, капитаном был Ломов. Красавица жена у него была, архангельская, по-моему, двое детей. Уже ей было в те годы под 40, дивно красивая женщина была. Радист был Гена Гурчанов. Он хлеб пек. Замечательный черный хлеб. Иван Чупров – матрос, в одном рейсе поваром был. Плохо готовил. Просто некого поставить было, он согласился. Боцмана замечательные были. Был боцман Ваня Ермаков, был тралмейстер Леша Сколов, очень хороший доброжелательный человек. Он помогал мне оборудовать тралы. Самое тяжелое делал Леша Сколов. Я ему помогал, как мог, но организовывал все Леша Сколов. Качинцев был такой человек, на одной ноге, с войны. Сварки не было, он мне тралы сковал. В котельной раздули, разогрели, сбил мне тралики. Я знаю, что Леша Сколов в Зеленцах до последнего дня жил. Но потом уехал. Он в Мурманске сейчас, жив наверное. Крепкий такой. От него я заимствовал несколько частушек на всю жизнь:

Ничего, что ходим босы

            Мы архангельски матросы,

            Кто наступит на носки,

            Мы порежем на куски.

            На Териберском песку

            Пикша трахнула треску

            То-то было хорошо,

            Ну-ка, пикшенька, ишо.

            Он женился на даме, которую звали Роза, она была бухгалтер. И мы сочинили песню: «Роза вянет от мороза, Леха Сколов – никогда». По-моему, всю жизнь счастливо прожили. У Леши Сколова две сестры было, одна на почте работала, а другая Галя – красавица, моложе меня намного, такая блондинка поморская. Я к ней шился тогда на танцах, она просто кисла от смеха. Тогда еще были там поморские люди. Были и лопариные, такие Кольские люди, которые при оленях, и были люди с промысла. Потом были осевшие всякие проходимцы, с тралфлота.

Я не хотел оттуда уезжать. У меня тогда был роман с одной дамой. Она ко мне приехала туда. А она учительница была. Я говорю: «Давай я останусь тут, защищусь, лабораторию получу, а ты учительницей будешь». Она как увидела этих бичевых детей… Вот например девочка приходит в первый класс в школу – она голая, а на ней просто солдатская гимнастерка, подвязанная веревкой. Вот у меня с такими детьми фотография есть. Вот такие сбившиеся с круга семьи из бараков. Пьяни такой до черта. Спившихся людей было много. Хотя были и прекрасные люди.

            Очень хороший человек был Копылов – комендант. Он ловил в капканы выдр. А когда «National Geographic» опубликовала ареал выдры, то они Кольский п-ов не закрасили. Выдр можно было наблюдать по полчаса. Отлив уйдет, а она по ванным проходится, не осталось ли чего из рыбки. Сдавал пунктуально, налево не продавал ничего. За шкуры давали дефицитные товары. По-моему, даже муку. Тоже дефицит была.

            Еще был великий человек, профессор Георгий Александрович Шмидт, автор двухтомного курса эмбриологии животных. Он из Москвы был, из Института морфологии животных. А там он занимался эмбриологией немертин. Классные работы сделал! Вообще такого эмбриолога я больше в жизни и не знал. С причудами большими был человек. Но, между прочим, в России он был последний Рокфеллеровский стипендиат. Были такие. Знаете, какое обучение было интересное? Рокфеллеровский комитет составлял список, какие курсы стипендиат должен прослушать и где. Он гистологию слушал в Берлине, сдавал. После этого ехал и в Париже слушал таксономию. Классный был мужик. С причудами большими, с прибамбасами. Но он старше моего отца был. С раньшего времени человек.

Библиотекой заведовала Толя Капутина. Девочку звали Толя – Евстолия. Потом была соседка моя Тамарка Морозова. Потом была Галя Трошина или Трошкина, ее Рудис звали, Рыжая Галка, очень хорошая была. До черта там народу хорошего было. Был очень хороший начальник гидрометеостанции Эдик Кронгальз. Он надевал наушники, включал «Голос Америки», слушал джаз и вел соло трубы. Он и начальник экспедиции был на судне. Потом на смену ему приехал Жан Снитский, но у него крыша поехала. Потом он до самой смерти был профессор на географическом ф-те в Ленинграде. А в Зеленцах у него крыша поехала. Самоубийства были. При мне два самоубийства было: Юра Свиридов повесился и Таня Цее натянула на голову полиэтиленовый пакет и положила туда тампон с эфиром. Кто там знает из-за чего… Юра войну прошел, уехал из Москвы, трое детей, старшего забрал с собой, повесился, пришлось парня матери отправлять назад… Войну прошел по-страшному, кончил капитаном артиллерии… Вообще там был целый ряд людей таких, кто войну прошел, а теперь они на фиг не нужны. Демобилизовался и пошел вон. Ну, на север хоть…. Хоть через 6 месяцев 10 процентов полярки. Ну, рейсы хоть…. Ну, кормят в рейсах.

            Библиотека там была замечательная. В библиотеке была уйма изданий с автографами Нансена, чего там только не было. По морфологии животных – Ливерпульская серия называлась, она была, потом руководство Кикенталя и Крумбаха, основная литература по кишечнополостным была вся, дерюгинские работы, все было в разных изданиях, все было подобрано. Дерюгин начинал собирать библиотеку, Дерюгин то уж толковый человек был. Потом были коллекции. Например, работала Тамара Семеновна Пергамент до меня. Она составила эталонную коллекцию полихет, в которую я что-то добавлял. Я потом спрашиваю: Куда все делось? – Даже не знают, куда. Эталонные коллекции  были прекрасные. За годы существования сколько всего набралось хорошего!

Был музей. Николай Иванович Широколобов, официальная его должность была хранитель музея. Маленький был, две комнаты, но музейчик. Много всего было. Это еще привезли препараты кое-какие от Дерюгина. Там карта моря, препараты, животные всякие, редкости. Сельдяной король был, например. Не знали как лучше, сделали такой оцинкованный гроб, он в формалине лежал под стеклом. Я экскурсии водил. Как новобранцы приходят на заставу, куда культурное мероприятие? – в музей. Там принимали рыбу, был посольный цех. С СРТ звонок: «Примите экскурсию». В неделю обязательно экскурсия была. У меня даже есть фотография с группой экскурсантов. Молодые солдатики, потом они по второму разу, потом: мы вот ходили, на берегу валялось, это что? - Потом посмотрим в музее.

Обзоры по иностранной литературе в мое время делали. Наталья Марковна делала. Кстати говоря, семинар она нам устроила по Гуннару Торсону. Это вот один из семинаров. А Галкин, ему говорить тяжело было, он заикался, он перевел все основные работы Торсона с немецкого, напечатал на машинке, и подписи к фотографиям, и фотографии сделал фотокопии…. Камшилов делал обзоры по планктону. Потом был философский семинар марксистского толка – партбюро велело. Я делал на философском семинаре доклад «Темпы и формы эволюции». Симпсона конечно почитал…. Но конечно основным начитанным человеком был М.М.Камшилов, он классно все знал, все эти науки, особенно не принятые сессией ВАСХНИЛ. Студенты приезжали. Лев Александрович говорил: «Лева, Вы там посодействуйте, чтобы наши ребята всему этому научились». Конечно. И Камшилов шел навстречу. Плимутский журнал получали, у него обложка была другая, с Плимутской станцией на обложке, голубой такой. Еще что-то. Вся необходимая литература, вся была. Можно было даже письмо за границу написать, и дальнезеленецкая почта принимала. Я писал, и мне присылали оттиски.

Пытались интродуцировать зостеру из Белого моря. Посадили мы ее, точно вычислили горизонт, на котором ей быть, все сделали. А краба в Зеленцы привез Орлов. Сначала сделали аквариальную, а потом туда привезли самок с икрой. И вот через эту-то аквариальную, которую при Камшилове построили, и вышел краб в Баренцево море. А первым это стал возить Юрка Орлов. Галкин не верил ни в какую. Галкин ведь с дальневосточного промысла крабов прибыл заведовать лабораторией. Галкин сам был помешан на рыбной ловле. Он потом из Ленинграда ездил с сыном в эти места. Там остались домики охотничьи, и в эти домики он ездил. А Орлов сейчас полуслепой живет в Мытищах и никто его не помнит.

Орнитологические работы там делал Головкин младший. С птицами Головкин начал первый заниматься, это уже после 60 г. Он, например, посчитал сколько птичка какает, и сколько летит нитратов в море, и как это влияет на продукцию. Потом там был такой Стрельцов Володька, очень приличный парень, который заложил экологические полигоны. На этих полигонах наблюдали за сукцессиями, за размножением беспозвоночных животных, за радиацией, в определенных местах мерили. Потому что в 58 г., по-моему, круто рвали на Новой Земле. На Новую Землю в экспедицию для забора материала со станции был командирован Толя Ястребов. Я все рвался в эту экспедицию, потому что полевые хорошие платили. А Толя Ястребов через 3 года умер у меня на руках от белокровия. Анатолий Алексеевич Ястребов. Войну прошел всю по-страшному… Так вот полигоны были Стрельцовым Володькой заложены. Там многолетние сезонные наблюдения были. Вообще вот что обязана станция делать. Бросили станцию, бросили все эти полигоны. Какое-то пренебрежение к тому, что было до тебя. До фига на самом-то деле станция хорошего сделала.

Конечно, тот потенциал, который был от «Дианы» и «Дерюгина», его использовали не целиком. Вот мне 70 лет, это мое глубокое убеждение, что при советской власти, когда это все делалось, можно было еще больше сделать. Сделать съемку после «Персея» раньше. Потом пришли молодые ребята, которые стали это делать, но можно было раньше, еще в 50-е гг. это сделать, динамику увидеть.

            Хорошо там было. Танцы, клуб был. Поселковый клуб. Танцы под радиолу. Что ты! Вальс-бостон, приз – бутылка шампанского. Драки после танцев, все как положено. Художественная самодеятельность на праздники, сборные концерты. Секретарем всей этой округи был такой человек Паша Кениев. Он потом учился в Ленинграде. А я комсомолец был, конечно. Так вот Паша Кениев приезжал и говорил так: «Я вам это разъясню. Вот у нас в центре…. А у вас на периферии….»

Пограничников надо было предупредить, что ты уходишь. «Я пойду на Аленушку» - «Да иди, ради Бога». А когда уже отношения были такие, можно было…. На стене висела карта за шторкой, могли шторку отодвинуть и в масштабе показать. Когда я был молодой, я был в такой компании, где очень культовое отношение было к Джеку Лондону. И вот, я приехал в октябре 57 г. На Новый год мне присылают телеграмму. А меня в университете звали Остап. «Дорогой Остап! Желаем, чтобы собаки не устали, чтоб спички не отсырели. Агитбригада». Звонок. «Лева, тебе с заставы звонят» «Лев Иванович Москалев?» «Он самый» «С Вами говорит командир погранзаставы Дальние Зеленцы капитан Труш. Вы не могли бы прийти ко мне для беседы» «Когда?» «Да прям сейчас» - говорит Труш стальным голосом. (Его потом сократили в хрущевское сокращение армии). Иду. «Вот на Ваше имя прибыла такая телеграмма. Что это значит?» - «Так это просто цитируют из Джека Лондона» - «Да? А Вы на собаках ездили?» - «Нет, я не ездил, но там у Джека Лондона много ездили…» «Ну, - говорит, - ладно. На первый раз поверим». Проходит Новый год, наступает весна. Я получаю телеграмму: «Для изучения эмбриологии тонкоклювой кайры следую Харловы острова. Пароход зайдет в Ярнышную такого-то числа». И подпись: «Феликс Дзержинский». Опять звонят: «Лева, тебя Труш» «Лев Иванович, зайдите» Иду. «Что это за телеграмма?» - «Да это мой приятель» - «Как Ваш приятель?» - «Феликс Янович Дзержинский, внук Феликса Дзержинского, с кафедры зоологии позвоночных» «Да не может быть!» - «Да вот он с двумя девушками едет изучать…» А к этому времени вернулся Макушок Виктор Маркелович из Антарктики, который спасал бельгийского принца, и набрал те яйца императорского пингвина, которые начинал изучать Уилсон, который погиб со Скоттом, когда шел с Южного полюса. И вот для того, чтобы поставить руки, описать эту коллекцию эмбрионов, они решили собрать яйца кайры. Как раз время подходящее, весна, когда они гнездятся, они решили, что это отфиксируют, руки поставят на этом деле… Я все это объясняю Трушу. Он говорит: «Слушай, так это правда внук Дзержинского?» - «Да натурально!» «Слушай, возьми меня, представь. Знаешь для меня это какая честь!» Уже Труш совсем по-другому ко мне, все, в корешах. Я прихожу на портопункт, бутылочку спиртика взял с собой. Труш приходит с корзиной, харчи. Я кричу: «Феликс!», а он машет мне. А он сейчас профессор кафедры…. Ну вот мы с Трушем в каюту, он не понимает, почему начальник заставы, в зеленой фуражке… Взяли очень круто. Круто взяли к ветру! И мы с капитаном Трушем опомнились только…. Там было такое кладбище, на котором могил почти не было, но был похоронен негр, которого подобрали после конвоев на спасательном поясе. Так вот на могиле негра мы очнулись с Трушем пьяные. Вот так изучалась эмбриология тонкоклювой кайры.

            Я сначала думал охотиться буду, а потом не смог убивать, так и не охотился. На куропаток была там бешеная охота. Голодновато было. Гагу стреляли. Кое у кого в поселке были ковры на стенке из гагачьих шкур. У гагуна спина-то белая, и вот в шахматном порядке набирали на брезент. Была на портопункте такая тетя Фаина, которая пряла собачью шерсть скручивая с гагачьим пухом. Но свитер такой стоил очень дорого. Гагачий пух и из гнезд брали. Гагу когда ели, ее ошкуривали. Ошкуривали и весь хвост ей с железами отрезали. Ели, ели, запросто. Ржанок стреляли, гаг стреляли самцов, самок без разбору. Но когда пацаны были, уже не стреляли. Чистиков стреляли. Турпана стреляли. Чаек нет. Кайру иногда стреляли. Ржанка вообще очень вкусная. Я всех их ел. Олень отобьется от стада – стреляли. На Гавриловские острова даже не высаживались. Кажется, был там наблюдательный пункт. Был ли маяк, не помню. Яйца там не грабили точно. Грабили яйца на Гусинцах. Ел я эти яйца, омлет делали с ветчиной. Военные грабили, гидрометеостанция грабила, институт грабил, местные жители грабили, у кого были подвесные моторы выскочить туда. Я просто видел полы заваленные под кроватями яйцами. А на Гавриловские далеко было. На Гусинцы  - да. На Харлов тоже подскакивали, грабили тоже. Пришел Головкин, он это все прекратил. Головкин просто грудью ложился, я знаю. Может, Галкин ему помогал. Вот так, чтобы судно вышло, с судна высадились и грабанули птичий базар – не было такого, ни в одном рейсе не было. Грабеж шел из Дальних Зеленцов. Шлюпка, подвесной мотор. На веслах редко когда на Гусинцы ходили. Подвесной мотор был у Молчановского очень хороший, японский. Потом стационарные моторы были на гидрометеостанции, еще у кого-то были. В общем, на подскок грабануть, это было. Там даже были натянуты тросы вертикальные, чтоб там держаться. За раз брали ведер шесть.

            Там были Евтюковы, они своих оленей держали. Николай Герасимович и Павел Герасимович Евтюковы. Оба работали на станции. Безграмотные люди были. В денежной ведомости ставили НГЕ. Николай Герасимович лошадьми заведовал, но у него и олени были свои. Олень стоил 450 рублей. В столовую покупали оленя. В бухте Дроздовка, через хребет, жил дедушка Захаров, у которого всегда можно было купить левого оленя. Дедушка Захаров запомнился мне на всю жизнь. Я уже с ним был хорошо знаком, и в очередной поход мы заскочили купить оленя. Причем, рефрижераторов не было. Мясо подсаливалось, зашивалось в брезент и вешалось на ванты. Если посмотрите старые фотографии «Персея», все спрашивают: Что это у них за мешки? То же самое. Это у них мясо висело, присоленное. И мы также. И вот дедушка Захаров продал оленя, или трех, купили водки, он семги порезал. И у него в его таком убийственно холостяцком доме мы выпиваем. Спирт даже разводим, по-моему. У него на стене висел хорей, которым оленей погоняют. Из рябины делали, она в расщелинах растет. Березы-то нет там, не вырастает. Так вот хорей до половины – красный, сделан так аккуратно красным. А он глуховатый, я его спрашиваю: «Дедушка, а зачем красным-то на хорее?» Он говорит мне: «А ты знаешь, сколько Захаровых на побережье?» – Я говорю: «Меньше, чем Евтюковых, но много». – «В том-то и дело. Вот я умру, скажут: Захаров умер. Спросят: А какой Захаров? А тот, у которого хорей был красным». На всю жизнь запомнил. Потрясающая философия.

            А со мной вместе на эту пьянку к Захарову попала Марина Славская. Ни больше ни меньше, как дочь министра среднего машиностроения, которая кончала нашу кафедру и прибыла на практику. И вот когда на столе-то спирт развели и постелили газетку – браконьерскую семгу резать, а там – новый состав правительства, портреты. На что, тяпнув рюмку, Марина Славская показывает – Мой папа! Что на дедушку Захарова произвело неизгладимое впечатление.

Конечно, морская биология начиналась со станций. Самая старая морская станция Кристенбергская, Швеция. Еще 18 века, какие-то интеллигенты уже что-то ловили и смотрели в лупу. Потом появилась Неаполитанская, потом в Виллафранке – русская станция на Лазурном берегу Коротневым организованная, потом на Соловецких о-вах. Все эти станции были началом морской культуры, океанической культуры. Потому что на каждой станции были аквариумы. Для аквариумов нужно было добывать животных. Значит – небольшое суденышко. Интересы расширяются – суденышко побольше. Суденышко побольше – залезть поглубже. И вот такие степы…. Поднять животное, определить, написать этикетку, - такая культура идет со станций. Не сразу выскочили на 11 км тралить. Надо было людей понаучить. Недаром Кожевников всячески содействовал тому, чтобы Месяцев, Зенкевич, Россолимо поехали на дерюгинскую станцию и там начинали учиться всем этим делам, и так оно и было. Вот как морская биология-то развивалась, все начиналось со станций. Поэтому, конечно, история станций, это не только история прибрежного изучения, это история становления культуры, в том числе и глубоководной.

            А в Зеленцах бросили все. Там вандализм сплошной. Матишову прощения нет за это. Нельзя так делать. Надо было как-то законсервировать, поставить охрану, но нельзя так с жилым фондом обращаться. Ну да, тяжелые годы наступили, но надо было хоть какое-то минимальное решение принять, а не губить. Это такое типичное русское: создать с огромным трудом, а потом в момент засрать.