Иванова-Казас О. М.

Беседа 26 января 2005 г. Записала и обработала А.Горяшко

Иванова-Казас Ольга Михайловна. Профессор кафедры эмбриологии ЛГУ с 1962 г. Лауреат премии имени А.О. Ковалевского. Автор уникальных курсов «Сравнительная эмбриология беспозвоночных», «Бесполое размножение животных». Автор учебника (совместно с Е.Б.Кричинской) по сравнительной эмбриологии животных (1988) и редактор «Практикума по эмбриологии животных» (1989). Автор фундаментального труда в 6 томах по сравнительной эмбриологии беспозвоночных животных, монографий «Бесполое размножение животных», «Очерки по филогении низших хордовых» и «Сравнительная эмбриология животных».

С 1977 года профессор-консультант, с 1985 года - на пенсии. Автор монографий «Почти все о русалках и кое-что о других химерах и чудищах» (2001) и «Мифологическая зоология» (2003).

Я училась на кафедре зоологии беспозвоночных животных Ленинградского университета, В то время большинство студентов этой кафедры специализировалось по паразитологии, и только трое студентов (Варвара Алексеевна Цвиленева, Алексей Георгиевич Кнорре и я) больше интересовались эмбриологией животных. Поэтому нам решили дать темы для дипломных работ по эмбриологии некоторых морских животных. Но надо сказать, что подготовлены к этой работе мы оказались недостаточно хорошо. На кафедре был очень хорошо поставлен так называемый большой практикум, который давал очень хорошие навыки лабораторной обработки зоологического материала – вскрытия, изготовления гистологических препаратов, срезов, как по этим срезам сделать реконструкцию целого организма и т.д. А вот как собирать материал в полевых условиях и организации прижизненных наблюдений нас не научили. Хотя руководитель у нас был прекрасный – доцент Андрей Петрович Римский-Корсаков, ему по-настоящему  следовало бы нас сопровождать, но этого почему-то не произошло.….

Итак, в 1935 году нас отправили в Умбу. Билеты на практику нам оплатили. Те, кто получал стипендию, тот ее и получал. Но лично я стипендии не получала, потому что тогда считалось, что мне, как дочери врача, помогать учиться незачем. Это потом уже стали стипендию платить по успеваемости, а в мое время платили только тем, кто был от станка или от сохи. Мне из дома присылали 40 рублей в месяц, и этого было достаточно; стипендия примерно такая же была, может чуть-чуть больше.

Приехав на станцию, мы по молодости лет больше интересовались людьми, с которыми приходилось иметь дело, чем самой станцией и ее работой. Как я уже говорила, мы не имели ни малейшего представления, как ловить животных в море. Но там был милейший сотрудник – Юрий Семенович Гурвич. Из тех людей (есть такая порода), которые охотно бросят свою собственную работу, чтобы помочь кому-то другому. И он, хотя совсем был не обязан с нами нянчиться, научил нас, как драгировать (драгировали мы сами с карбаса, никто нам не помогал), как собирать планктон планктонной сеткой и т.д. Наш улов был мешаниной всевозможных животных. Большинство из них (не всех, конечно, это невозможно) Гурвич знал и говорил нам, как они называются. Так что он нас познакомил с местной фауной. Он вообще был очень приятным человеком, и мы с ним беседовали на самые разные темы. Между прочим, именно он познакомил нас с замечательными стихами Омара Хайяма. Я очень люблю эти стихи (продолжаю их любить до глубокой старости), часто их вспоминаю, и они всегда ассоциируются у меня с Ю.С.Гурвичем.

У Гурвича была также очень милая жена. Сам он занимался бентосом. Жена тоже работала на станции. Я помню только, что ее звали Еленой, а называли Лелькой-микронуклеус, так как она была небольшого роста, очень живая, остроумная женщина.

Еще на станции был сотрудник (кажется планктонист) Кречман (фамилия явно немецкая). Он тоже был очень интересный человек, и тоже знал много разных стихов. Кречман участвовал в работе какого-то драмкружка; они там ставили какие-то современные пьесы, в одной из которых он играл фашиста и кричал - «Хайль, Гитлер» или что-то в этом роде. И я боюсь, что это ему стоило жизни, так как потом он был арестован и исчез с лица земли. По-видимому, он исполнял свою роль слишком выразительно, и это кому-то не понравилось.

Директором станции был некто Тирон. С самим Тироном мы общались мало. Вообще я тогда была еще девчонкой, и мои воспоминания и впечатления о людях имеют случайный и отрывочный, поверхностный характер. А жена Тирона, кажется, ее звали Зоя, по образованию была чуть ли не этнограф. И говорят, что она когда-то работала или училась у Арсеньева - того, который писал о Дерсу Узала. Чем занималась супруга Тирона на станции, я не знаю. Мне известно только, что она специально аккуратненько нарезала газету и снабжала этими стопочками уборные. А когда сотрудники отправлялись  в какой-нибудь рейс, она тоже нарезала им газету, но помельче – команде для цигарок.

У Тиронов были два мальчика-близнеца: Феденька и Юренька. Но эти близнецы были совершенно разные. Феденька был благообразный флегматичный малоподвижный пай-мальчик, а Юренька был живчик и с ним вечно что-то происходило – то он падал с дерева, то падал в воду и т.д. Самой интересной в этом семействе была мать Тирона (у нее была фамилия Бонч-Бруевич, но сотрудники называли ее заочно бабушкой Бонч-Перебонч). Она была очень интересной и общительной женщиной и часто разговаривала с нами на разные темы.

Между прочим, станционный дом был деревянным и очень щелястым. Вы представляете, сколько там было клопов?! Я думаю, что бороться с клопами в таких домах вообще невозможно. И вот бабушка делала наблюдения над своими внуками близнецами. Ночью, когда они спали в одной кровати, она заметила, что все клопы лезут к одному и не лезут к другому. Я, к сожалению, не помню, кого предпочитали клопы, но думаю, что они должны были предпочитать этого живчика Юриньку. Наверное, он был более потливый или от него исходили какие-то особенно привлекательные флюиды. Бабушка с интересом нам все это рассказывала. Конечно, это все глупости, но они мне запомнились.

Станция, в сущности, дала нам только две комнаты (одну для работы, а другую как спальню) и карбас. Я и Варя жили в одной комнате с аспиранткой кафедры эмбриологии нашего университета Ксенией Александровной Калининой. Мы с ней подружились на многие годы, но, к сожалению, она очень рано умерла (во время войны). Мы спасались от клопов тем, что под ножки кровати ставили жестянки с водой. Столовой там не было, питались, мы большей частью в сухомятку, покупали что-то в магазине. А где спал Кнорре, я не знаю.

Тирону очень не нравилось, что когда мы работали в лаборатории (например, разбирали свой улов), мы часто пели. Он не понимал, как можно работать и петь. А мы возражали, что зав.кафедрой зоологии беспозвоночных проф. В.А.Догель, работая с микроскопом, всегда что-то напевал или насвистывал. Тирон только пожимал плечами. Но он в наши дела особенно не вмешивался.

Никаких фотографий от этой нашей поездки не осталось, так как среди нас не было фотографа. В те времена даже часы не у каждого студента были, не то, что фотоаппарат. Но у меня сохранилась картинка, изображающая, как мы трое драгируем. Это полудетский рисунок в юмористическом духе. У нас была привычка в шутку сравнивать объем каждой драги с выменем какого-нибудь животного. И почему-то мы воображали, что у гиппопотама должно быть очень большое вымя, хотя на самом деле это, возможно, вовсе и не так. И на картинке изображено, как я вытаскиваю драгу величиной с гиппопотамье вымя, а Варвара и Кнорре сидят на веслах. А самой станции на картинке нет.

Конечно, нам ближе всего был Гурвич. К Гурвичу приехал погостить его приятель Михаил Яковлевич Асс. Этот Асс, тоже выпускник нашей кафедры, энтомолог, из таких же очень остроумных, живых евреев. У них с Гурвичем было очень много общего. И этот Асс привез с собой еще какого-то приятеля. Это просто для развлечения они туда приехали. И устроили там литературный вечер, посвященный Гумилеву, ни больше и не меньше. Гумилева мы тогда тоже уже знали и любили. Вообще все зоологи, которые были связаны с морем, знали и помнили «Капитанов» Гумилева. На этом вечере кто-то что-то рассказывал, какие-то биографические сведения о Гумилеве, читали его стихи, читали собственные стихи. Между прочим, Асс тоже хорошо писал стихи и на него была написана эпиграмма: «Как многогранен Миша Асс, поэт, художник, ловелас. И даже кто-то раз сказал, что энтомологом он стал». Если не ошибаюсь, то и Кречман писал стихи. Конечно, сами мы тогда были еще студентами (правда, потом «вышли в люди» - защитили докторские диссертации), но Кнорре вышел из очень интересной семьи, был нашим доморощенным поэтом и активно выступал на этом вечере. А мы с Варей никакими талантами не отличались и только слушали.

Однако этот вечер имел очень неприятные последствия. Очевидно, об этом вечере донес кто-то, кто тогда был на станции. После того, как мы уже вернулись в Ленинград, арестовали Мишку Асса, Алешу Кнорре и того приятеля, который приезжал с Ассом. Из этого вечера устроили целое дело – на этом вечере «был поднят на щит» расстрелянный поэт-контрреволюционер. А я, между прочим, только на этом вечере и узнала, что он был расстрелян. Наши «герои» отсидели месяца по 2 или 3. Но в 35 году это было еще не так страшно. Их не только отпустили, но даже выплатили зарплату за пропущенное время. Если бы это было на 2 года позже, дело кончилось бы гораздо хуже.

При нас на станции был еще один студент – гидробиолог, Владимир Кузнецов. Кажется, на станции были еще студенты гидрологи, но мы с ними мало общались, так, случалось иногда немного поговорить. После нас в Умбе еще работал наш студент А.Гусев. В общем, эта станция никаких педагогических функций не имела, она выполняла какие-то специальные научные работы.

На станции было несколько ботиков, которые ходили в море с разными работами. Когда из рейса вернулась «Кайра», капитаном которой был Бен (Вениамин) Успенский, сотрудники устроили по этому случаю пьянку, на которую пригласили и нас. Но Тирон в ней (как и в Гумилевском вечере) не участвовал. Были Гурвич, Кречман, их жены еще кое-кто. Так что мы попали в довольно залихватскую компанию. За столом велись фривольные разговоры, и наш Кнорре тоже «выдал» по памяти «Бунт в Ватикане» А.К.Толстого. Мы с Варей старались держаться непринужденно и делали вид, что нисколько не стесняемся. Но все-таки для нас это было ново и интересно.

В общем, мы собрали в Умбе кое-какой материал. Мы там проболтались месяца два. Потом я и Кнорре поехали домой, а Варвара Цвиленева, такая авантюристка, задержалась на станции и нанялась коком на «Кайру». Она проработала на «Кайре» еще месяц.

Мне удалось собрать достаточно материала для дипломной работы. Потом я поступила в аспирантуру, в Институт экспериментальной медицины, и мне была дана тема для кандидатской диссертации, которая стала продолжением моей дипломной работы. Через два года (в 37 г.) мне потребовалось собрать дополнительный материал. К тому времени я вышла замуж за А.В.Иванова, и мы поехали в Умбу вместе, так как мне нужен был помощник - ведь драгировать в одиночку невозможно. За это время на станции произошли большие перемены. Я так поняла, что там почти все сотрудники сменились. Там появился новый сотрудник по фамилии Черновский. Видимо, человек приятный; мы с ним познакомились, но общались мало. Нам дали маленькую избушку, которая стояла совсем в стороне от станционного здания, мы там и жили, и работали. Поэтому мы с сотрудниками станции практически не соприкасались. Об этом втором пребывании в Умбе я уже ничего интересного рассказать не могу.

О том, как мы добирались до станции. До Кандалакши мы ехали поездом, а потом надо было плыть каким-нибудь попутным судном. За то время, что мы работали на станции, туда один раз на несколько дней приехал посмотреть, что мы делаем наш руководитель А.П.Римский–Корсаков. Он очень увлекался мифологией и взял с собой какие-то книжки по мифологии. По пути от Кандалакши до Умбы, он плыл на каком-то суденышке, на котором везли заключенных. Это были простые необразованные люди. И вот он сидел на палубе, развернув свои книги, а там картинки разные. Попутчики подходили и интересовались. Их очень смущали полуголые фигуры богов, им казалось это страшно неприличным. Но Андрей Петрович был очень милый и чудаковатый человек, и он всю дорогу рассказывал заключенным греческие мифы. Это не имеет отношения к станции, но это характеризует обстановку. А когда мы с мужем ехали из Кандалакши, мы оказались на военном суденышке, которое называлось «Отличник». Я запомнила название, так как это слово было тогда новым и еще не вошло в обиход. Так там на всех реях и мачтах висели и проветривались огромные куски копченой свинины. Вот тоже яркое впечатление, оставшееся от этой поездки. А сама эта Умба была пропитана запахом гнилой древесины (по реке там сплавляли лес). И видимо, там почему-то оказалась партия гниющих фруктов, так что еще примешивался туда запах гнилых лимонов. Это была такая омерзительная смесь. И это, к сожалению, все.