Игорь Кокарев, 35 лет. Окончил Биологический факультет МГУ с красным дипломом, после чего почувствовал непреодолимую тягу к кино и пошел работать на Высшие курсы сценаристов и режиссеров, где и работает в настоящий момент ведущим специалистом.

Кандалакша. Почему я каждый год

провожу свой летний отпуск на Белом море?

Апрель месяц. У нас на работе требуют от сотрудников определиться с графиком отпусков. Едут отдыхать в Турцию, Египет, Тунис. Кто-то отправляется в турпоездку по Европе (автобусом через Польшу, в Германию и в Италию). Кто-то ломает голову, как и на юг съездить, и у себя на даче что-то успеть сделать.

А мне проще всех с выбором времени отпуска. Стабильно, из года в год, в начале второй декады июня, я еду на учеты в Кандалакшский заповедник. И никакие дела по работе не могут сдвинуть рамки моего отпуска, так как отъезд на Белое море – дело для меня «святое». Период гнездования птиц на Белом море отложить на месяц нельзя. И смеясь, отмахиваясь от меня рукой, начальство говорит: «А он как обычно на Север, своих птичек считать отправится. Фотографий красивых привези!»

Отчего каждый год в мае месяце возникает у меня какое-то беспокойство? Ощущение того, что уже немного осталось до «часа Х» – до сбора рюкзака и выхода на платформу вокзала к ночному поезду Москва-Мурманск. Начинаешь считать дни, часы до того вечер, когда, как щелчок хлопушки, закроются двери в вагоне и начнутся съемки очередного сериала под названием «Отпуск на Белом море». Сериалом, «мыльной оперой» я называю это время для себя потому, что это для меня это какой-то сказочный отрыв от повседневной реальности, от душной, шумной и жаркой Москвы… И сценаристом, режиссером, оператором и единственным зрителем разворачивающего действа буду я сам.

Наверно, главный секрет, почему я заболел Белым морем – это феномен под названием «полярный день». С того момента, когда я отправляюсь с Ленинградского вокзала и до самого начала июля, все события сливаются в один бесконечный непрерывный день. Как будто на этот обрывок времени я могу ощутить, что вечность существует и рамки «пространственно временного континуума», где все идет своим чередом, где день сменяет ночь, просто перестают существовать.

И потом уже «долгими зимними вечерами» начинаю вспоминать причуды беломорской погоды, когда весь день моросит дождь; зябко, мерзко, неуютно, а к ночи ветер разгоняет тучи, и в полночь проявляется небо, ясное, голубое. Низкий свет, который в мягких тонах откуда-то сбоку рисует контуры гор, падает на неподвижно замершее зеркало Белого моря. Когда в такую погоду, сидишь на берегу, смотришь на острова, на пролетающих мимо вдоль берега птиц, ощущаешь гармонию себя с окружающей действительностью. Ту самую, которой обычно катастрофически не хватает в обыденной жизни.

И начинает казаться, что все, что ни делаешь – замечательно, даже когда посреди моря ломается мотор, и приходится на веслах, под мелким дождем грести до самой Кандалакши. Сырая хмарь, в этот момент падающая с неба, не раздражает. Почему-то кажется, что ты живешь именно в этот момент, дышишь полной грудью, а впереди новый день, продолжение учетов. Вот сейчас мы выгребем в устье Нивы, поставим лодку на растяжку, и будем думать о том, что не успели сделать и как нам дальше жить.

Ну, и, конечно же, люди, с которыми работаешь на учетах. Александр Сергеевич, к которому с группой юннатов из Ижевского Дворца пионеров я мог поехать на летний сезон на Тарасиху в начале 80-х годов. Но тогда я остался дома. А познакомился я с Корякиным десять лет спустя, в Лувеньге, в 1991.

Часто в Москве я ловлю себя на том, что пытаюсь скопировать «корякинские» спокойствие и невозмутимость, когда все мои тщательно запланированные дела идут наперекосяк и я начинаю беситься от окружающего разгильдяйства. В такие трудные и нервотрепательские минуты я вспоминаю Александра Сергеевича, невозмутимо взирающего на Белое море в ожидании корабля, который вот уже час с лишним должен был бы подойти к берегу, а его еще и не видно, тем временем отлив начинается.… А чего стоит казенный, официально деловой тон, в каждом письмо Корякина, обращение на «Вы». Поначалу кажется, что он своими фразами ставит на место. Но с годами к этому просто привыкаешь.

Каждый раз приезжая на Белое море, жду встречи с Еленой Васильевной. Как-то уютно по-домашнему мы будем пить чай у нее в комнате, в помещение научного отдела, на кордоне в Лувеньге. Планировать дела на завтрашний день, слушать ее рассказы, про заповедник, про ее давнюю работу на противочумной станции. Ездить на учеты по островам и на рыбалку.… И потом я не раз в течение полевого сезона буду скрываться у нее в Лувеньге, от кандалакшской заповедницкой канцелярской рутины. Завидую я будущему мужу Катерины Корякиной, вот уж ему просто сказочно повезет с тещей!

Я не верю в иррациональное, сверхъестественное. И пытаюсь понять, почему какие-то вещи, явления задевают меня за живое, а почему другие события вызывающие у массы народа бурный восторг и восхищение оставляют меня равнодушным.

Мое стремление каждый год весной ехать на Белое море, как я понимаю, складывается из нескольких составляющих:

сказочная природа на фоне бесконечного, не умирающего полярного дня (запах багульника, цветущего на островах, отполированная водная гладь, в которой отражаются острова и сопки, захлебывающееся чихание мотора лодки, пересекающей дрейфующие островки фукусов и аскофиллумов);

люди, с которыми уже много лет встречаешься в заповеднике, которые отдают целиком себя этой смешной, нелепой работе, до которой нашему государству нет дела;

ностальгия по той работе, той специальности, которой я учился 5 лет в Университете, тем студенческим, лучшим годам нашей жизни, тому времени, когда я студентом приезжал на Белое море собирать материал;

и, самое банальное, отдых на Белом море от суеты, замотанности, затурканности, вечной спешки, которая каждый день окружает меня в Москве.

Остается еще что-то недосказанное, недописанное то, что трудно передать словами. Это, наверно, какой-то вирус Белого моря, который попадает в человека и заставляет его возвращаться к нему.

Октябрь 2004

Москва